Уже при жизни своей Пифагор-Динарий-Мазар летал по небесным необозримым путям-кругам, где витают неприкаянные неугомонные души усопших…

И однажды в него как бабочка-махаон в ночное окно вселилась влетела пытливая древняя астральная душа-дух великого древнегреческого мудреца и мистика Пифагора, имя которого он слепо носил…

…И мой отец узнал о божественной музыке небесных сфер о музыке ночных дальных звезд плеяд и галактик, о которой говорил древне-усопший мудрец…

И тогда мой отец стал летать только по ночам и прислушиваться к горным текучим звездам, которые по ночам близко подходят к земле и слышно даже, как лают со звезд заблудшие сторожевые звездные лунные псы собаки…

…И однажды ночью в звездопадном августе серпене густаре мой отец осыпанный оглушенный объятый окруженный хвостатыми падучими звездами услыхал эту бездонную вселенскую необъятную музыку летящих палящих плеяд созвездий галактик эти зовы звоны серебряных звезд, эти звоны звездных стожар хороводов, эти миллионы колоколов вселенной, эту неистовую неустанную поющую Звонницу Вселенной в честь Небесной Царицы, эту вселенскую необъятную Лошадь с мириадами ямских дуговых заливистых запредельных звездных колоколов и колокольцев…

И куда скачет?..

И куда уносится?..

И какой Святой Конокрад Её в ночь уводит гонит?..

…И тогда он услыхал тайную серебряную как горный глухой лесной водопад звездопад песню кишащего необъятного мирозданья и затосковал…

И перестал играть на земной своей убогой жалкой хитаре и перестал брать ее в небеса и ублажать орлов и грифов…

О!.. Сколько вмещает душа человека!..

И она превосходит Вселенную…

О…

…И Мария-Динария уже не мнет конопляное дымчатое матерчатое тесто в руках, а глядит на меня, а уже сумерки горные чудовые идут на каменную кибитку у подножья горы Фан-Ягноб, а в сумерках белей ее руки и темней очи и дивнее глуше голос ее лазоревый хрустальный голубиный…

— И когда мой отец Пифагор-Динарий-Мазар услыхал эту вечную музыку ночи, эту песню вечности, эту многострунную многозвездную божью Арфу Мирозданья, он бросил навек свою земную убогую хитару и затосковал.

И вновь воспомнил он бессарабские разгульные златопьяные златокурчавые златомедовые виноградники юности своей.

И вновь вспомнил он свою единственную верную жену Марию из Переславля-Залесского бродящую одиноко безумно блаженно по многокипящим водам Плещеева озера.

Но более всего затосковал он по Небесной Царице, по Богородице Одигитрии Сошественнице, которая спасла его у днепровской глухой проруби и оставила ему на лютых снегах бурку нож и крест оловянный ветхий нательный.

И воспомнил он Ея следы нагие дивные осиянные кровавые талые торные на русских бездонных адовых снегах снегах снегах.

И воспомнил он следы Богородицы, грядущей на одних ножных малых девичьих нетронутых тонкостных певучих возлетающих перстах.

И воспомнил он следы Богоматери Святой Восшественницы восходящей возлетающей на русских алмазных постелях полевых простынях снежных холстах льняных ледовых лебединых снегах снегах снегах…

…О Богоматерь путедарная Небесная Царица я пойду полечу искать Тебя на воздушных путях!..

…И снится Богородица в снегах снегах снегах родимица

святейшая Сошественница

И снится Богородица в снегах снегах Сошественница

И грядет в холомах переславльских снегом покровенных

И грядет Дева

И грядет Жена

И столпы Ея наги белы и сокровенно снежны

И груди млечные колокола неизлит’ые незабвенные

И грядет нагая Дева Жена Сошественница

И обмывает омывает в снегах Лик смиренный

И улыбается и озирается чудово чудная в холмах чудовых

русских дивных во блаженных

И омывается снегами чудная блаженная в снегах в холмах

блаженных

И пьет у проруби крещенской озера Плещеева

И бежит бежит лиет и льнет живым березовым алмазом

по устам зубам ея жемчужным по малиновой гортани

водь вода нетленная смиренная моленная

И бежит живым алмазом гибким водь водица ледяная

лепетная

Матерь погоди побудь помедли окропи водицами как

бубенцами колокольцами валдайскими ледовыми

хрустальными алмазными залетными

Матерь утоли согрей на миг навек Святая Вечная помилуй

мене мимолетного замерзшего

…И однажды ранним весенним апрельским птичьим утром Пифагор-Динарий-Холмурад-Мазар взял с собой всю анашу, которая у него была, ибо ему предстояла дальняя небесная дорога, и турецкий кальян и древнюю летательную бурку и попрощался со мной и поднялся на туманный снежный пик горы Фан-Ягноб…