Под знаком Льва
вернуться

де Грейфф Леон
Шрифт:

Фантазия квази уна соната [65] до мажор

Wer reitet so sp"at durch Nacht und Wind?

Goethe, Erlk"onig [66]
Allegro agitato [67]
О чем поет ветер? Ливень аккомпанирует ему на рояле. А впрочем, поет ли ветер? Пожалуй, он просто бормочет обморочные слова речитативом, но слова эти сродни преданьям Шахразады или сказанью об Одиссее… Дневник ветра? Скорее — ночник веры в легенды, мифы, россказни и сказки, фантазии, выдумки, преданья, сказанья, саги и былины, в баллады и романсы, в приключенья Ланселота и Джиневры, [68] в грядущие событья и в былые происшествия — в нечто, имевшее место тысячелетья тому назад в юных странах, не ведавших еще усталости, преисполненных жизненными соками и отвагой, или на руинах дряхлых империй. Ночник веры в случившееся недавно и бог весть когда, в растворившееся в чреве веков и в зачатое в чреве грядущей зари, в устоявшееся, в хаотичное. Поет ли ветер? Пожалуй, он просто бормочет обморочные слова речитативом — но слова эти сродни преданьям Шахразады, повествованью Марко Поло, сказанью об Одиссее. Дневник Ветра? Скорее — ночник веры в Тысячу и Одну Ночь Тоски, ибо Шахрияр нагоняет на меня тоску, Аладдин и Синдбад переполняют меня печалью. Дуньязада и Шахразада — два крыла одного чуда, одной фантазии и тайны. Тысяча и Одна Ночь Тоски — юной тоски и в то же время древней, вечный мотив, приводящий не к вагнеровской «Гибели богов», [69] которая в свою очередь сводится к траурному маршу Зигфрида, [70] а мотив угасанья, в котором — ни грана божественного и эпического. О ветер, вечный мотив на струнах квартета, угнездившегося у меня в мозгу. Бормочет обморочный ветер речитативом кровоточащие слова, которые сродни преданьям Шахразады или сказанью об Одиссее. Откуда возник он, ветер, парящий в кроне кедра и дуба? Спустился с гор? Прилетел с восторженного Востока, пресытясь ароматами бальзамов и алоэ? Явился бог весть откуда, просмоленный ароматом солончаковой гари? Бродячий бард, взвихренный ветер, медной гортанью трубящий суровые гимны! Кто он? Пиратствующий викинг? Корсар, настигающий галеоны [71] с грузом серебра, и алмазов, и наложниц, которые ослепительней солнца? Крылатый смерч, избороздивший в печальном полете ширь и размах Древнего Океана от Южного Креста до Волопаса? Тоска моя, печаль моя, ветер, стремительный Фаэтон [72] на колеснице Луны и Солнца! Порывистый ветер спускается с гор, пропахнув кедром и дубом, прилетает с восторженного Востока, пресытясь ароматами сандала и алоэ, просмоленный солеными запахами йода, ветер, друг мой многоголосый, всегда возникающий бог весть откуда. Поет ли ветер? Ветер, ветреный скиталец! Пожалуй, он просто бормочет обморочные слова речитативом,— но слова эти сродни преданьям Шахразады, повествованью Марко Поло, сказанью об Одиссее. В этом ветре Тысяча и Одна Ночь моей усталости! Едва родившись, он стал мудрее старца. Он и грудной младенец, и старик. О чем поет он, ветер? Яростно перебирает он струны растрепанных пальм и бамбуковых зарослей. Какая гармония мятежной мощи, какая свобода блуждающих ритмов! Скитанье мелодий, вскипающих смерчем, ломающих тонкий настил тишины — словно в бетховенском «Кориолане». [73] Быть может, он лишь увертюра к затевающемуся урагану и громоздящемуся на горизонте грому? Глашатай грозы, герольд назревающих молний? Пой, брат мой, пой, отважно и яростно перебирай вековые струны стволов, куй чистые аккорды бетховенского вдохновенья на наковальне светящейся клавиатуры, на наковальне угрюмой ночи! О чем поет ветер? Какие гимны бетховенской мощи вырываются из его медного горла? О чем поет ветер? Ливень аккомпанирует ему на рояле. О чем поет ветер? О Ночи… Ночь развернула надо мной крылья черной мантии. Нынче Ночь в трауре: умерли звезды. Госпожа Ночь, ниспошли мне Сон. Пусть уснет моя Тоска надолго. И я — вместе с нею. О Ночь! Мы уснем навеки. Не буди нас Завтра, не буди Никогда!

65

Фантазия квази уна соната — фантазия, похожая на сонату (ит.).

66

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой? Гете, Лесной царь (нем.). Перевод В. Жуковского.

67

Быстро, взволнованно (ит.).

68

Ланселот (Лансарот) и Джиневра (Гениевра) — герои английской рыцарской литературы.

69

«Гибель богов» — последняя часть оперной тетралогии Р. Вагнера «Кольцо нибелунга».

70

Имеется в виду третья часть тетралогии «Кольцо нибелунга».

71

Галеон — старинное судно, служившее для перевозки золота из испанских колоний в Америке.

72

Фаэтон — в греческой мифологии — сын бога солнца Гелиоса.

73

«Кориолан» — увертюра Л. ван Бетховена к трагедии немецкого драматурга Г.И. Коллина (1772-1811).

Фантазия соль мажор

Фрагмент Интермеццо Что за диво: в угоду прихоти локомотива холмы и утесы, торчавшие криво и косо, послушно легли под рельсы в ожидании рейса плывущего по насыпи паровоза. В поэзию гор втесалась гладкая проза мостов и туннелей. В эпоху параллелей и плавной спирали долой вертикали! Да здравствуют горизонтали! Уклон не должен превышать ноль, ноль ноль пять! Во имя грядущего скоростного века плевать на не едущего, а идущего человека! Инженерский кураж нарушил пейзаж. Впрочем, я не гожусь в арбитры, ибо на всякие там мольберты и палитры мне наплевать с высокой башни. И все-таки: где он, пейзаж вчерашний? Черт побери! Странная штука: чем новее техника, тем свирепей скука. Выходит, инженерское честолюбие, поскольку оно острозубее, обходится дороже тщеславия горе-поэта. Или не вправе я обнародовать это?

Ноктюрн №3 фа мажор

Аdagietto cantabile [74] По милости, по приговору ночи мой дух почил в покое, в мире, в бозе. Не просит ничего он и не хочет, дивясь и сам такой метаморфозе. По милости, по приговору ночи, надевшей непроглядные одежды, уже не разрывает душу в клочья орел надежды. И, повинуясь прихоти инерций, закону притяженья одиночеств, среди веков и звезд блуждает сердце по бездне ночи. В холодной мгле, как в раскаленной лаве, расплавилось тщедушное тщеславье, но сердце, слава богу, все же радо тому, что ничего ему не надо. Послушный лишь капризам бури, в бозе почил мой дух… И это было, словно мои стихи (и даже те, что — в прозе) истреблены на плахе поголовно. Прощай, тропа карабканья, и срывов, и сопереживаний, и участья, прощай, пора порывов и приливов, ведущих или в бездну, или к счастью. Усну-ка в бозе. В склеп, ослепнув, слягу. Ведь над почившим никогда не каплет. Я — сам себе наливший яду Яго. Я — сам себя загнавший в угол Гамлет.

74

Медленно, певуче (ит.).

Токката.

Смуглая ночь

Смуглянка, повтори, что говорила. Открой глаза — ведь я же ночь, смуглянка. Смуглянка, спи: взошло мое светило. Смуглянка, дай вдохнуть мне дым напева твоей тоски. Люблю тебя. Иначе ты стала бы моей невестой, Дева! Спой снова мне. Напева нет чудесней. Ведь я тебе не верю. Если б верил, напев волшебный стал бы просто песней. Даруй, смуглянка, мне сухое пламя влюбленных губ. Когда бы не любила, ты б целовала влажными устами. Смуглянка, поделись своею болью. Я ухожу: ведь я в тебя влюбился — иначе я остался бы с тобою. Смуглянка, спой мне снова… Нет причины, чтоб ты молчала. Я ведь Гаутама. [75] Харун Рашид [76] я. Значит, мы едины. О Шахразада тьмы, с тобой горюем мы оба… Спой же, Дуньязада мрака, оледенив уста мне поцелуем. Целуй меня, смуглянка. Почему бы тебе не спеть еще? Проснись! Я — полночь. Но нет, я — день. Так подари мне губы. Открой глаза, чтоб ночь узреть воочью. Ведь ты меня не любишь. Если ж любишь, открой глаза, чтоб восхититься… ночью! Танцуй, смуглянка! Я в твоем капкане. Танцуй же, извиваясь под покровом семи слоев твоей воздушной ткани. Танцуй, смуглянка! Обнаженной буду тебя я видеть, если ты — чужая. Но если ты моя — танцуй нагая. Я — Гаутама. Я — великий Будда.

75

Гаутама — в буддийской мифологии — имя одного из Будд.

76

Харун Рашид — персонаж сказок "Тысяча и одна ночь".

Сонатина соль минор для флейты и фортепьяно

Игрец на флейте и свирели, переживая безразличность немой полночной акварели, презрев окольность, околичность, изверг на тишину бесплодья дешевый шелк своих мелодий: его мелодия мерцала, как будто лунное зерцало, и ноты влажно трепетали, как будто блики на металле, но соловей, слепой и гордый, молчал за недоступной гранью и соловьиного гортанью не брал кристальные аккорды. Тогда презрел хозяин флейты кичливость соловья и вредность, и ледяную бездну Леты, и полночи индифферентность, и он безмолвие свирелью пронзил до самой сердцевины, где под оливкового трелью напев таился соловьиный. Его мелодия мерцала, как будто лунное зерцало, ноты влажно трепетали, как блики света на металле, и соловей, слепой и гордый, вдруг взял хрустальные аккорды. Игрец на флейте и свирели на время отобрал у ночи спиралью свернутые трели и обморочность одиночеств и этой певчей тишиною вдруг в область ветра, молний, странствий проник, сроднившись с вышиною и растворяя боль в пространстве. И боль кристаллами аккорда сверкнула в недрах клавикорда. Игрец на флейте и свирели, заметив, что.прозрачней стало дно полуночного кристалла, что побледнели акварели кромешной темноты заветной там, где пробился луч рассветный, вернул индифферентной ночи и обморочность одиночеств, и взятые взаймы аккорды, которые звучали гордо, рискуя спорить с тишиною, пока была ему женою глухая ночь, во тьме которой его мелодия мерцала, как будто лунное зерцало, и ноты влажно трепетали, как будто блики на металле… Вернул мелодию молчанью. Пришла заря, пора рычанья, и блеяния, и мычанья.

Ноктюрн № 5 в тональности ми бемоль

Я, пращник, бросил в небо камень и погасил предутренние звезды. Рапсод [77] , метнул я в звезды песню, и звезды онемели — эхо не вернулось, Я, размахнувшись, мрачен и задумчив, забросил злость свою и всю свою тоску на высоту небесных сфер. И сферы не выдержали и заголосили: «Эй ты, пародия на Сфинкса!» «Забудь ты эти гадкие загадки!» — они вскричали на пещерном и ущербном языке. Тогда я зарядил пращу презрительным безмолвьем и запустил снаряд надменного молчанья по контуру параболы всесилья, и проломил безмолвьем барабаны, и перепонки тоже проломил, и это было почище, чем фанфары и литавры, — меня услышали. Я, пращник, бросил в небо камень. Метнул свою тяжелую досаду: не романтическую грусть, а тусклую тоску, не стон и всхлипы, а тотальную усталость, не показную злость — отточенную ярость, накипевшую, процеженную, настоявшуюся, доведенную до нужной концентрации алхимическими ухищрениями; метнул смерзшееся в моем одиночестве омерзение, швырнул медные монеты отвращенья прямо в жадные толпы нищих духом, бросил в небесные сферы — без всякой злобы, заметьте — накипевший во мне гнев, который настолько ко мне прикипел, что уже и не кипел, зашвырнул побрякушки сладкогласья, содрал с себя наряды сладкопевца и остался — голый и гордый и одинокий, в прозрачном кафтане ночной тишины, голый и гордый, как некий Пришелец.

77

Рапсод — древнегреческий декламатор, исполнявший на праздниках и пирах эпические поэмы.

Ноктюрн № 6 до мажор

Ищу тайник в ночи золототканой, чтоб спрятать в нем сокровище мое. Я погружаю взгляд в упругий сумрак, как погружает золотоискатель ладони в плоть сыпучего песка. Но в глубине золототканой ночи я вижу тьму сверкающих сокровищ. И сокровенный клад мой не умею я спрятать от блистательных даров. Ищу тайник в ночи я черноокой, чтоб спрятать в нем таинственный осколок. И погружаю взгляд в угрюмый сумрак, дрожа всем телом, как заблудившийся в ночи ребенок. Но в трепетной трясине темноты я вижу только пышный траур ночи. Ищу тайник в ночи, смятенной вихрем, чтоб в этот смерч вдохнуть свое дыханье. Пристанище мечтам и сновиденьям ищу в твоем я омуте, о ночь! И обнимаю мглу я жадным взглядом, и смуглыми руками эта полночь меня и сны мои, дрожа, объемлет. В ночи мои желанья растворились! В ночи ,черноволосой, златотканой, в ночи, смятенной вихрем, смятой смерчем Но в ней, в ночи, но в ней, в невнятной ночи я скрыл молекулу моей печали. Я спрятал клад в ночи золототканой.

Вариации на тему пустоты

1936

Искрометное

("Такая тишь...")

Такая тишь, что слышно мышь, а тьма свинцова и бездонна, и монотонно лягушки, квакая в пруду, несут свою белиберду. И все. И кроме ариозо квакушек в илистом пруду поэзии я не найду: вокруг — сплошная проза. Но что же сталось с вами, а, былые сны? С моею всею мечтой, подобно Одиссею или Ясону, [78] амплуа принять скитальцев кругосветных? Где саги, шпаги и клинки, замысленные в несусветных ночах на берегу тоски? «Не дрейфь! Ты в дрейфе, Грейфф! Впотьмах. Ты в штиле. Мели не избег ты. Ты встал на якорь. Ты в гостях У Друга», — мне промолвил Некто.

78

Ясон — в греческой мифологии — предводитель аргонавтов, отправившихся в Колхиду за золотым руном.