Под знаком Льва
вернуться

де Грейфф Леон
Шрифт:

Танец паяца

Наклонная мелодия
I Песня полдня, пьяного синью и солнцем! Песня красочного, праздничного полдня! А я одинок, одинок и сер. (Свернувшись в бродячей скорлупе своего безумства, слушаю далекого соловья, который плачет у меня в сердце.) II Песня полдня, пьяного светом и цветом! Песня полдня, наступившего ногой мне на сердце, осквернившего скорбь тяжкого креста моего — креста любви, живой и далекой! III Песня глупого полдня, неуместно твое веселье! И радость твоя, в чреве которой распускается грузный цветок грусти моей и гнева! Абсурдный цветок странной моей печали — идеализированной лунными лучами и лучами любви, оттенившими мою слабость, любви моей Возлюбленной! IV Песня фарисейско-филистерского полдня, песня бюргерского полудня, мотив Три-Виали на слова Шабло-Банали. Ирония, ирония, взъерошенный Орфей! Или ты не видишь? День синь, и спел, и солнечен, и сочен! А я одинок, один, и наг, и сир, и сер.

Литургический танец

Двухголосая фуга
I Мой дух не поднебесен, он каменист и сух. Я глубь глазами песен ощупываю вслух. Пускай осветит в песне маяк мои моря — не зря плыла по бездне ты, молодость моя! II Мой дух не поднебесен, скорей он — бездны дух. Я глубь глазами песен ощупываю вслух. Когда ж судьбы кривая над бездной проскользнет, я, к пропасти взывая, вернусь в нее, как лот, и, не боясь увечья, с души сдирая ржу, оскал противоречья в улыбке обнажу. III Вдруг приоткрылась дверца возвышенной любви… Во мне дремало сердце и пели соловьи о четких формах формул на грифельной доске, о фее хлороформа и фосфорной тоске… Дремало, но, в экстазе рождающихся в нем фантомов и фантазий, охвачено огнем оно холодным было… И, алгеброй томим, считал я холод пыла всеобщим и своим… IV Так, юность открывая, вдруг смолкли соловьи… Вези меня, кривая извилистой любви. V Во мне дремало сердце в объятиях любви, но вдруг открылась дверца в запекшейся крови: по ходу теоремы пришла пора посметь поверить в то, что все мы свою обрящем смерть. Любовь, казалось, малость могла бы быть умней. А смерть мне улыбалась улыбкою моей. Мудреем, по поверью, от боли мы, заметь… Но за какою дверью меня обнимет смерть? VI О юность! В круговерти любви, добра и зла меня кривая смерти надежно обвила! VII Дух мой, ясновидец (впрочем, нулевой), смейся, славный витязь, словно сам не свой. Смейся в гулкой песне дьявольской волны и не чувствуй в бездне за собой вины. Даже став скандальней, не сумеешь ты стать парадоксальней жизненной тщеты. Да не склонят выи принципы твои: вывезут кривые смерти и любви!

Танец орангу-танго

Molto cantabile [40]
Звуки вроде гонга спереди и с фланга Слаще нет дифтонга для орангутанга, но мешает барду этот рев немножко, ибо, сняв мансарду, пишет у окошка бард неутомимо стиховытворенье. У него, вестимо, нынче озаренье. Звуки в стекла бьются, бьется в стекла ветер, а свеча на блюдце еле-еле светит. Залпами плутонга [41] спереди и с фланга звуки вроде гонга льются, как из шланга. Это в честь цыганки, бардовой соседки, ветреной смуглянки, редкостной кокетки, на балкон с балкона, обрывая ветки, ухажер влюбленно лезет, распевая зычно серенаду. Песня огневая! Складу нет и ладу в ней, а все ж цыганке, бардовой соседке, ветреной смуглянке, редкостной кокетке, ты пришлась по нраву, горе-серенада. Сей Джульетте, право, лучшей и не надо. Коль Ромео сей бы смолк бы на мгновенье, подарила б сейба [42] барду вдохновенье. Как поэту нужно рифму подобрать бы! Но жених натужно в ожиданье свадьбы льет — ну как из шланга — звуки вроде гонга… Звуки вроде гонга спереди и с фланга! Рев орангутанга (что давно известно) действует почище, чем аккорды танго или запах пищи. Но хотя невеста, в общем, и сомлели, дело свесть к постели все ж не захотели. Это поведенье каверзной красотки вызвало смятенье в ухажерской глотке, вызвало некстати, ибо в результате стиховытворенье бардово завяло… Слыша эти звуки, опустил устало он чело и руки, и перо упало, и, с пером в разлуке, длань его достала трубку из кармана, старый плащ с дивана, ветхий шарф из шкапу… Нахлобучив шляпу и впадая в кому, бард ушел из дому… Спереди и с фланга — рев орангутанга. Ночью черногрудой звезды — как петарды. Ласковой остудой ночь целует барда. Рифму вновь нашедши и опять бледнея, бард о сумасшедшей мыслит Дульсинее. И про звезды-очи, и про нрав жестокий бард рифмует очень неземные строки. Только почему-то все-таки нередко возникает смутно чертова соседка в пелене мечтаний барда, жаром вея среди очертаний бестелесной феи. Бард сопит, бледнея, ибо рядом с нею фея Дульсинея — экспонат музея. Мнится то и дело барду ночь в разгуле. Фея улетела вновь на остров Туле. За оплошку эту разве бард в ответе? Кто мешал поэту думать о сонете? Тот, кто, столь не тонко распевая танго, звуки вроде гонга нагло лил из шланга!

40

Molto cantabile - Очень певуче (ит.).

41

Плутонг — группа орудий одинакового калибра на боевом корабле.

42

Сейба - гигантское тропическое дерево.

Нордический танец

Балтийская мелодия
I Туманны его маршруты и солон мечтаний мед, и только соком цикуты [43] он жажду свою уймет. Поэтому у поэта — ночь ли, или светло, зима ли, разгар ли лета — нахмуренное чело. II Да, книги — тоска и опий, да, сводят тома с ума. Но опиум книжных копей привязчив, увы, весьма. Пригубил снадобье это — мозги навсегда свело. Поэтому у поэта — нахмуренное чело. III Учтите и окруженье — дурак ведь на дураке. От них — головокруженье и нервная дрожь в руке. Любители трафарета незыблемы все зело. Поэтому у поэта — нахмуренное чело. IV А женщины все коварны — то любят, то портят кровь, то выспренни, то бульварны. Им лучше не прекословь, иначе сживут со света себе же самим назло. Поэтому у поэта — нахмуренное чело. V Поэт — белый парус мысли, вторгающийся во тьму, и тучи не зря нависли, грозою грозя ему. Он выше других, а это другим снести тяжело. Поэтому у поэта — нахмуренное чело.

43

Соком цикуты был отравлен древнегреческий философ Сократ.

Малый марш

Пусть ясен день, пусть ночь темна, пусть ночь светла, а день — туманен, мы продолжаем путь — прощайте! — в чащобу сельвы, в зной пустыни, в просторы пампы! Дорога веселее небоскребов, мудрей пустыня, нежели толпа, ведь город — фабрика тоски и скуки, толпа же — мастерская скудоумья. Мой друг, мой брат, отправимся в погоню за приключениями — босиком: ведь это лучшая ладья на свете! Пройдем сквозь горы, пахнущие мятой и кедром, сейбой, дубом и легендой, пересечем альпийские луга, зыбучие пески, задумчивое море… Мой друг, мой брат, отправимся в погоню за приключениями — босиком: ведь это — наилучший вид полета! Отправимся на крыльях грезы!

Под знаком Зодиака

Фрагменты

Lento assai [44]

В престольный праздник, а равно — в будни, судьбы избранник, шагает путник. Судьбы избранник, томим тревогой, шагает странник. Томим тревогой, идет сказитель своей дорогой. Идет сказитель под вещим знаком в свою обитель. Под вещим знаком, своеобычен, идет сказитель по буеракам. Своеобычен, и простодушен, и герметичен. Он простодушен и благороден. Кому он нужен? Он благороден! В семье, вестимо, не без уродин. у нас, вестимо, его искусство, пожалуй, даже необходимо. Пожалуй, даже его искусство — источник верный ажиотажа. Его искусство истоки горя к озерам чувства приводит вскоре. Среды изгнанник, в престольный праздник, а также в будни шагает странник, шагает путник. В свою обитель, томим тревогой, идет сказитель своей дорогой.

44

Довольно медленно (ит.).

Andante con variazioni [45]

I Вслушайся! Вслушайся, брат мой, вслушайся в медленный, в запоздалый голос далекого, в голос сокровенного, в голос подспудного! Вслушайся в песню, боящуюся света. Предугадай! Предугадай, брат мой, предскажи отголоски потаенных шумов, разноголосицу гномов! Распознай голос тихой души, недоступный человеческому слуху, невнятные шорохи и вздохи, рожденные в недрах природы. II Брат мой, заставь свои глаза прозреть и контур, и оттенки невидимого света, дробящегося на незримые осколки. (Незримые? Свет, золотой страус, который тем заметней, чем тщательней он прячет голову!) Запечатлей в себе лучи, пытающиеся расслоиться на сонмы метафор в брахманическом перевоплощении упругого, неосязаемого света… Упрись глазами в созвездья! Пронзи взором звезду! III Хищно внюхайся в запах бриза возлюбленной плоти. Опьяни себя нимбом, витающим над волнами волос возлюбленной тобою женщины! Впейся губами во влажную мякоть розы, но не забудь аромат абстрактных и ритуальных соцветий ветра: запах восточных благовоний, пряный дым сновидений, испаренья сладостных дурманов, сатанинский аромат соблазна несгибаемого восстанья! IV Не позволяй мыслям гудеть пчелиным роем, превративши мозг в улей, где зреет мед наивных мечтаний об избранной судьбе! Ошпарь кипятком зародыш будущих сот! Прополи свои помыслы, выстрой мысли по рангу. А впрочем, пусть прорастают как заблагорассудится, пусть уходят в полет на крыльях мятежа в кажущемся беспорядке. V Ибо слаще всего на свете ты, музыка лени, недвижность моей Тишины, безмолвье безделья. Лень мудрее деянья: она надменней его и красивей: праздник праздности столь разнообразен… Погрузись в тихие волны никчемной тишины, покуда тебя на затопили воды никчемного шума! Нырни в тишину музыки безмолвья, погрузись, брат мой, в аккорды молчанья! VI Терпи молчаливую поступь замкнутых дней. Привыкни к медленной поступи дней: к чванному каравану часов, к хвастливой череде минут, сто раз пережитых, изжитых, избитых, но также и новых, в обносках обнов; господи, какое новшество — день объеденья снедью обыденности! VII Привыкни к поступи дней, к чеканному шагу часов. Именно так и шагает закованный в железо Зигфрид. [46] И пусть объявится Смерть, искусная танцовщица, чьи благозвучные вопли сходятся в сердцевине окончательного покоя.

45

Анданте с вариациями (ит.).

46

Зигфрид — герой древнегерманского героического эпоса.

Molto cantabile

По разноголосью мира и эпохи, опьяненный зельем ночи приворотной… Бард идет по свету, по разноголосью, вслушиваясь в песню собственного бреда, в музыку высокой грезы благородной. Опьяненный зельем ночи приворотной. Двор ли постоялый, гомон ли таверны — со своею свитой неземных мечтаний он заходит в гавань — от мирских скитаний отдохнуть и залпом выпить чашу Вакха, чтобы вновь растаять среди волн дороги. Опьяненный зельем ночи приворотной. Не промолвит слова. Не проронит звука. Слушает звучанье неземных мелодий. Бард неразговорчив. А верней — безмолвен. Молчалив и скорбен. Смотрит не мигая вдаль, где реет греза, сердцу дорогая. Что за чушь такая! Сердцу дорогая… Опьяненный зельем ночи приворотной. По разноголосью мира и эпохи, вслушиваясь в песню собственного бреда, в музыку высокой грезы благородной, бард бредет по свету, тихий и влюбленный. Опьяненный зельем ночи приворотной. приворотным зельем ночи опьяненный.