Меня охватило холодом, ветер едва не сшибал с ног, водяная пыль в мгновение осыпала меня. Всё вокруг гудело и стонало, ветер свистел в тросах, оттяжках, вантах и реях. Моему взору открылась невообразимая картина. Огромная стена воды катилась на меня. Она росла на глазах и неукротимо приближалась. Я вместе с палубой поднимался вверх, затем через мгновение провалился вниз. Брызги, потоки холодной и солёной воды, неслись поперёк корабля и срывались за борт. Уцепившись за поручни надстройки, испытывая тревогу, я ожидал момент, когда корабль станет на ровный киль, то есть вертикально, перебирая руками поручни, двигался к трапу ходовой рубки. При этом принимал самые невероятные позы, что бы удержаться на ногах. Так я сумел добраться до трапа. Но подняться по трапу было не простым делом. При подъёме корабля на гребень волны меня вдавливали в трап. Словно налитые свинцом ноги никак не отрывались от ступенек. А потом корабль падал вниз, тело становилось совсем невесомым, и я пролетал на несколько ступенек вперёд.

– Да, трудно вам пришлось, Ким Борисович. Наверно страху натерпелись?

– Конечно, было не совсем спокойно на душе, но я уже был бывалым моряком и пытался изображать, что ничего особенного, шторм как шторм. В ходовой рубке было поспокойнее, не так свистел ветер, не заливало водой. Но качка на высоте ощущалась сильнее.

Штурман показывал командиру что-то на лоции (описание района моря и его прибрежной черты). Наверно опасаются попасть на рифы — подумал я. Достав из-за бушлата бланк метеосводки, подал его командиру корабля. Он равнодушно пробежал глазами по её тексту. Ему наверно и без неё было всё ясно.

– Запоздалое предупреждение, Пётр Николаевич, обратился он к штурману и передал ему метеосводку.

– Евгений Викторович, а он крепчает, заметил штурман.

– Пётр Николаевич, да ничего, швыряет, но не сильно. Какой это шторм, бывало и хуже, и посмотрел на меня как бы успокаивая. И это спокойствие передалось и мне.

Нужно сказать вам, что на флоте испокон веков офицеры обращались друг к другу по имени и отчеству.

Вахту у руля нёс старшина второй статьи Михаил Вьюгов. Он с улыбкой смотрел на меня.

– Вправо руля, на румбе — есть на румбе, чётко отвечал он командиру. (румб1/32 деление компаса)

На его лице было спокойствие, даже удовлетворение. Он был в своей стихии. Наверно вспоминал своё плавание с отцом на рыбацком баркасе, когда его отец, рулевой, спасал рыбаков от гневного моря.

С высоты ходовой рубки открывался вид на бескрайнюю ширь океана, потрясающее по своей жуткой красоте зрелище. Весь океан покрыт летящей белой пеной. Водяные валы друг за другом, как длинные овраги, ровными бесконечными рядами, словно солдатские цепи, катятся в нашу сторону. Издали волны не давали понять об их страшной высоте. Только вблизи у тральщика, они превращались в тёмные громадные валы с высокими гребнями. Поднимали наш корабль вверх, где он как бы застывал на мгновение, затем скатывался вниз этого оврага, приняв на себя тонны воды в виде множественных брызг от своих бортов, а иногда зачерпывал её своим бортом. И так бесконечно вверх, вниз как поплавок.

Наш тральщик с малой осадкой. Он рассчитан что бы проходить над гальваноударными минами, не задевая их днищем. Поэтому, даже в небольшой шторм, он кланяется каждой волне. Но зато он имеет прекрасные мореходные качества.

И со всей этой рассвирепевшей стихией боролась кучка людей, которая несла вахту во главе с капитаном. Маленький тральщик в океанской волне, которая пыталась его поглотить, шёл своим курсом.

И уже оставив некоторые сомнения об опасности, которые были у меня несколько минут назад, я покидал командирскую рубку другим человеком.

– А как вы возвращались обратно, ведь шторм продолжался? Спрашивали мы его.

Ким Борисович помолчал, припоминая детали того дня, выпил рюмочку и продолжал.

– Внизу на палубе, в защищённом от ветра и водяных струй корпусом надстройки и крылом ходового мостика, устроились свободные от вахты матросы. Многие из них были бледные, некоторых тошнило и они «травили». Они, казались, совершенно беспомощны. Кто-то спросил меня, — как там наверху?

– Капитан сказал, прорвёмся, а у руля помор — Михаил Удалов, да и шторм пошёл на убыль, соврал я. Их лица повеселели.

Кругом было сыро, неуютно. Здесь, на верху, на ветру, морская болезнь была не так мучительна, как в каютах, да и качку переносить было легче.

Дело в том, что в кубриках находиться невозможно. Вентиляция отключена, что бы не засасывала воду. Поэтому там, в кубриках, спёртый воздух. Вода, несмотря на то, что все люки задраены попадает внутрь корабля. Она гуляет под койками, переливается от борта к борту. Плавают ботинки, посуда, выпавшая из рундука — посудного шкафа. Никто ничего не убирает, не до этого. Отдохнуть после вахты то же нет возможности. Удержаться на койке не удаётся. Поэтому матросы предпочитают выбраться на верхнюю палубу.

Море ещё долго трепало тральщик, но постепенно сила и удары волн уменьшились, ветер дул уже ровно, без порывов, не гудел в палубной надстройке. Из-за туч, временами светило Солнце, но ещё не грело. На горизонте за нами виднелись корабли, они сообщали, что то же справились со стихией, и готовы пристроиться в кильватерную колону.

По спокойной воде дошли до Петропавловска на Камчатке, затем в Южно — Сахалинск. И, наконец, пролив Лаперуза. Он встретил нас настоящим южным теплом, спокойным ночным морем, фейерверком сверкающих фосфорным светом морских организмов.