не ведали, ни как такое случалось, ни что с этим делать. Вот и снова Черновина сквозь

трещины протекла. Теперь, когда она подобралась к Одногороду слишком близко, отдали

приказ подтягивать ворота и захлопывать крышу. Много лет предстояло жить, как в бочке, с

искусственными светом, ждать, пока ложьсок впитается обратно, а трещины затянутся. И

наступит новый мир.

Всё копившееся в Юуванйоки за каменные блёки ожиданий вырвалось наружу вскриком-

стоном – она увидела далеко впереди на чёрном фоне-пульсе маленькую фигурку любимого.

Он бежал в сторону Одногорода, но отчего так много камней медленно, отчего так больно,

132

дёргано? Он устал, он закрывал глаза, он не успевал – она чуяла иглами в животе.

Юуванйоки протянула вперёд руки и уже рыдала в голос. Хоронить на глазах. Сбоку шла

громада закрывающихся ворот. Ууууууууууууууууууууг волной в спину. Корёныш тоже

учуял приближавшегося хозяина, запрыгал, весело запищал, надеясь перехватить взгляд

уходящий всем нутром вперёд Юуванйоки.

– Стой! Куда?! – заорал страж ворот, увидев, как Юуванйоки сорвалась с места и

устремилась за черту Одногорода, прямо в объятия Черновины. Он только успел схватить

бросившегося следом Корёныша, но остановить девушку уже никто не в силах был.

Юуванйоки бежала, всхлипывала, навстречу к любимому, а звуки Одногорода позади

становились всё тише. Он живой, она ясно видела, он идёт, из последних сил. Я укрою нас

обоих.

плетисьплетисьсловесзащита

плетисьплетисьсловесзащита

плетьмигониложьсокземли

прочь

Тихо совсем стало. Юуванйоки слышала только себя. Одногород слишком далеко, а звуки

вокруг пожрала, уже всосала Черновина. Огромный, сплошной вал ложьсока надвигался на

неё, на весь её привычный мир – уж леса нет, уж поля нет, уж речки нет, всё вокруг молчало.

Краем глаза Юуванойки заметила, как в небе справа, далеко от неё, открылась трещина, и

водопадом на землю хлынули новые лучи ложьсока, чёрные как дёготь, вязкие, медленные,

как кровянка топи.

яукроюнасобоихяукроюнасобоихяукроюнасобоих

Одногород закрылся. В последний каменный блёк, в последний вздох каменных ворот

столпившиеся у границы люди видели, как маленькая галочка Юуванйоки подбежала к в

бессилии осевшему на землю любимому и птицей-матерью укрыла его от всего вокруг,

нахрапнул тут же вал Черновины, и больше ничего. Когда через множество каменных

дыханий Одногород открылся снова, о Юуванйоки ведали уже только по летописям. Иные

говорили, что она сошла с ума, что уродилась, раз побежала в самое пламя ложьсока, другие

говорили – нет, спасла, только так и могла спасти. Но на том месте, где Юуванйоки укрыла

собой любимого, как ни искали, не нашли ни крупицы человечьей, ни волосинки, ни слова,

ни знака. И что стало с Юуванйоки и её любимым, когда Черень пропитала весь мир за

пределами каменных стен Одногорода, никто не мыслил. Иные говорили – погибли на месте,

страшно мучились, снедаемые, другие говорили – сквозь темноту шли, долго шли, сквозь

пузырящееся и странное шли, долго шли, пока...

****

Утром, сидя на кухне, Илья молча наблюдал за Викой. Ночная попойка никак на ней не

отразилась. Девушка ждала, пока закипит большая кастрюля с водой, и готовилась снять её с

плиты, приладив с двух сторон рукавицы.

– Если ты вдруг опрокинешь на себя кипяток, - сказал Илья бесцветным голосом. – я не

смогу… я не знаю, что делать в таких случаях. Как помочь. Меня этому не научили.

Вика ничего не ответила.

Тем временем не выспавшийся Яков перебирал документы в своём кабинете.

Над его головой висело пятно светло-серой гранулированной пыли. Оно переливалось,

поблёскивало крупицами под светом люминесцентных ламп милицейской комнаты, слегка

колыхалось и имело чёткие, плавные границы. С виду это был пузырь. Время от времени от

133

него отрастали тонкие, подвижные щупальца. Они тянулись к голове молодого человека,

осторожно касались Яшиных ушей, глаз, ноздрей, немного закрадывались внутрь и тут же