то профессии. И ты их не осмысляешь и не переживаешь, я только… обрабатываешь.

Слушайте, давайте-ка я вам всё-таки налью виски, а то всё болтаю, болтаю, - девушка тихо

хихикнула.

Борис согласился. Направившись к столу за бутылкой, Габи, впрочем, продолжила свой

рассказ – стаканы она обнаружила там же.

– Как бы я сама ни воспринимала все эти истории, существуют ещё люди, ради которых

я, собственно, старалась – общество в целом, все эти женщины и мужчины, которые придя

домой с работы включат телевизор и узнают, что в таком-то детском приюте такой-то

ребёнок уже пару лет ходит в одних и тех же одёжках, уже давно вырос из них, но родители-

алкоголики давно его не навещают, а у самого приюта нет денег и на руках ещё несколько

десятков таких же детей. Грубо говоря, я работаю для того, и эти дети появляются на

телеэкране для того, чтобы многочисленные зрители данной передачи на несколько минут,

ровно сколько длится репортаж, испытали чувство сострадания и как-то отреагировали, в

идеале – выслали бы на адрес приюта своих кровных денег и задумались, как можно

изменить такую ситуацию в обществе. Вот ваш виски, выздоравливайте.

–

Спасибо. Но разве это плохо? – удивился Борис. – Вы напоминаете людям, что вокруг

много нуждающихся существ, вызываете в зрителях прекрасные чувства, помогаете им не

зачерстветь душой, а героям своих сюжетов – получить необходимую помощь. Это ведь

замечательно.

– Я тоже так думала! – неожиданно развеселилась Габи и, подобно игривой фокуснице,

выкинула вверх левую руку: «вуаля!».

Она вообще много жестикулировала, особенно, когда увлекалась своим рассказом, и

выглядело это трогательное, будто девушка не верила, что сами слова могут кого-то убедить,

дойти до чужого сознания именно в той форме, в какой были замышлены, и поэтому активно

подгоняла их руками в сторону собеседника – не замешкайтесь, у вас отчаянно короткий

срок годности, – или же попросту взбивала в воздухе, как тесто, чтобы они правильно

загустели и произвели нужное впечатление. И в то же время своей избыточной

жестикуляцией Габи как будто извинялась перед собеседником на тот случай, если ее слова

показались бы неинтересными, скучными: если вам надоело меня слушать, вы тогда

смотрите, как я умею двигать руками, возможно, хотя бы это вас развлечёт.

Девушка уселась обратно на свой стул, а стакан с алкоголем поставила около себя на пол.

– Я долго утешала себя мыслью, что социальная журналистика нацелена на активизацию

в людях каких-то душевных качеств, это, мне так казалось, само по себе информирование

очень высокого уровня, плюс реальная помощь нуждающимся. Но отечественная

журналистика выбрала такой путь развития, что всё это обессмыслилось. Вернее,

общественный институт журналистики сам по себе не может что-то обессмыслить или

наполнить смыслом, здесь определяющую роль играют некие общие социальные течения и

тенденции. Вы можете выступать с их критикой или поддаться им, и в современной духовно-

идеологической ситуации журналистика, скорее, предпочитает второй вариант, выбор во

многом определяющийся экономическими причинами. Всё это привело к тому, что

71

социальная журналистика теперь не столько стимулирует, сколько подменяет собой

определённые человеческие процессы, - Габи сделала небольшую паузу и иронически

добавила. – Я сейчас уточню свою мысль, вы не беспокойтесь.

Борис так и грохнул хохотом.

–

Смейтесь-смейтесь, - она несколько раз хлопнула себя указательным пальцем по губам

и вернулась к прерванной мысли. – Считается, что такие духовные процессы, как

сострадание, это нечто очень личное, свойство вашей души, вы либо испытываете это, либо

однажды понимаете, как правило, под влиянием чего-то или кого-то, что способны это

испытывать. В современной же ситуации мы становимся свидетелями уникальной

подмены… Я буду говорить на примере сострадания, ладно?

–

Как вам будет угодно. Но вы совсем не пьёте.

– Не хочется, благодарю. Я в ударе, я продолжу… Мне кажется, что в современных