Шрифт:
— В бога не матюкайся, да и вообще не матюкайся. Не хорошо это… А ко мне ты приезжай, хоть в контору, хоть домой!
Под вечер Губин, пьяненький, уехал с прииска.
Проводив смотрителя, вернулись в казарму. Исаия, заложив руки за спину, прохаживался взад и вперед, посматривал на Макара. Наконец, пожевав впалым ртом, сказал:
— Доволен?
— Чем?
— Что смотрителя-то оболтал?..
— При тебе дело было.
— Умники. Молодые, а ранние. Ума-то забираете не по себе!
— Хороший человек и рассуждает по-хорошему!
— Знаем мы их, хороших!
— А зачем притащил его, если плох?
— Начальство. Поставят палку, прикажут: слушайся! — будешь.
— Для меня поставь дубину — увижу и скажу, что дубина, — отшвырну.
— Не ерепенься… Не отшвырнешь. Богом все эти законы установлены. Отшвырну! Швыряло несходное!..
— По-твоему, бог дубины да палки к людям ставит для острастки. Видно, ими и бьет?..
— Какой ты человек, коли так говоришь про бога?..
— А ты вот походя псалмы божественные распеваешь и мошенничаешь!
— Говорок! Говорок!.. Ишь, ведь, так и чешет. Эх, умный ты, Макар Яковлич, да не на том пути ум твой стоит! Замажешься ты где-нибудь. Погоди! Привалило тебе, а ужотко, погоди, отвалит. Поеду я. Грохота-то я припечатаю своей печатью, без меня не вскрывайте.
Ахезин вышел из казармы и, запечатав все станки, направился по ухабистой дорожке к прииску Глубокому.
XII
На другой день Ахезин не приехал… Грохота заполнились — нужно было делать сполосок.
— Не едет, мокрица, — ворчал Макар.
Вечером он поехал на Глубокий, но и там Ахезина не нашел. Утром отправился в Подгорное. Проезжая мимо губинского дома, он посмотрел на окна, подумал: «Разве заехать к Ивану Порфирычу?..» Но к Губину не заехал, а направился к Ахезину.
Дом Ахезина стоял на бугре, обросшем зеленой травкой. Двухэтажный, деревянный, он почернел от старости и накренился одним углом, отчего окна с сизыми стеклами перекосились. Макар постучал в старые деревянные ворота. Вышла Поля, дочь Исаии, крепкая, смуглая девица. Ее темносерые глаза бойко бегали, рассматривая Скоробогатова. Над верхней губой пробивался чуть заметный пушок, как у молодого парня.
— Вам кого? — грубовато спросила она.
— Исаия Ивановича… у себя он?..
— Дома, заезжайте!
В красной рубахе, выпущенной из-под черной стеганой жилетки, в тиковых штанах, в опорках на босую ногу, Ахезин вышел во двор.
— Гость? — воскликнул он. Лицо его сморщилось в торжествующую улыбку. — За мной приехал?..
— За тобой!
— Доводочку?.. Знаю… Занедужилось мне что-то… Давай заходи в домишко-то.
Поднялись наверх по кособокой и скрипучей лестнице. Пол в сенях был щелистый, покатый.
В комнате Макара обдало густым запахом ладана. В углу стояла большая божница с иконами, обвешенными полотенцем с красными каймами. Под божницей чуть дымилась медная кадильница.
— Что у тебя покойником пахнет? — спросил Макар.
— Все живы и здоровы. А что ладаном-то припахивает, так это я только сейчас помолился… Садись, давай, Макар Яковлич, гостем будешь.
Исаия говорил ласково, со скрытым торжеством. Змеиные глазенки его поблескивали.
«А ведь и врет, что издыхает… Кочевряжится… Срывку ждет», — подумал Макар.
Сев на табуретку и зажав желтые с надутыми жилами руки в тощие колени, Ахезин, покачиваясь, заговорил:
— Вот погляди как живу! Беднота кромешная.
— Вижу.
— Да, так. Ровненько живем, — ни шатко, ни валко, ни на сторону… Не скачем из бедноты в богатство, из богатства в бедноту.
— Можно лучше жить.
— А оно спокойнее так-то живется, Макар Яковлич, когда людям одинаковым кажешься, незаметным. Не пялят глаза-то, не замечают, что есть такой-то человечишка на земле, а мне больше ничего и не нужно.
— Понимаю.
— Н-да… На руднике-то зря чешут языками, что Ахезин лопатой платинушку гребет. Говорить что угодно можно, но труднее всего у людей правда выговаривается. Она, видишь ли, милейший мой, как-то вязнет во рту… А мне, впрочем, наплевать! Пусть что угодно говорят! К сухой-то стене не прильнет. Христос терпел и нам велел.
«Сирота казанская», — подумал Макар.
А Исаия продолжал, смирненько сидя в темном углу:
— Ладно, живем и на это жалованьишко, хоть и не корыстно — тридцать пять рублишек… Ну, а где больше-то возьмешь? Потихоньку.