Шрифт:
— Ну?
— Ну и все…
— И ушли?
— Не… Слышал я, как там орудовали…
— Чего орудовали?
— А кто их знает. Бают, диомид брали.
— Ну, а потом, когда ушли?
— Чо?..
— Чего ты сделал, как ушли эти люди?
— А я чего?.. Как я?.. Они подложили на порог бомбу и говорят: — «Как, — говорят, — выйдешь, так и ахнет»
— Ну?
— А как — я?..
— Чего ты?
— Сидел…
— Сидел?!
— А что мне башку свою подставлять, что ли? — нетерпеливо заговорил Никита. — Жисть-то мне дороже твово диомиду. Я и так всю ночь просидел, задницу отсидел.
— Да и бомба-то не бомба, Макар Яковлич, а просто банка железная с песком, — вмешался Телышков.
— А я почем знаю? Ты и сам утром-то отскочил от нее, как ошпаренный, — сердито крикнул Суриков и, решительно повернувшись, пошел. — Негож, не надо — уйду! Недорого дано! — и, хлопнув дверью, он закончил свою речь веским словом.
В этот день Скоробогатов позвал ингуша Гайнуллу и спокойно сказал:
— Ваши услуги мне теперь не нужны. Получите расчет и уезжайте.
Ингуши исчезли не только с приисков, но и из Подгорного. Население облегченно вздохнуло. Скоробогатов тоже успокоился; теперь ничто не напоминало ему о Пылаеве.
XXIV
Владения Скоробогатова расширились, он захватил и смежные Акимовские лога. Об этом мелкие старатели еще не знали.
Объезжая как-то раз верхом лога, он наткнулся на «шаромыжника».
На воротке работала Фимка. Она постарела, тело стало костлявым.
«Истрепалась, — подумал Скоробогатов, — одни мослы остались»…
— Кто там? — спросил он, указывая на шурф.
— Гурьян, — испуганно глядя на Скоробогатова, ответила Фимка.
Сошников вылез и, сбивая с ног бурую липкую глину, Растерянно поздоровался.
— Право есть у тебя на это место? — спросил Макар не отвечая на почтительный поклон Гурьяна.
Гурьян смешался:
— Я… Я, Макар Яковлич, пробу беру, чтобы наверняка заявку сделать.
Скоробогатов подумал, прищурив глаза:
— Валяй… Только ты того, интерес-то мне неси… Я дороже даю — по четыре с полтиной.
— Хорошо, — поправляя смятую фуражку, согласился Гурьян.
— Смотри все, — слышь?..
— Ладно, ладно, Макар Яковлич! — уже в догонку закричал Сошников.
На другой день Скоробогатов побывал у Маевского. С этого дня он стал зорко следить за работой Гурьяна.
Дня через два к нему заявился Ахезин и спросил:
— Ты, друг ситный, решетом прогроханный, не видишь, у тебя под носом шаромыжат хищники?
— Кто?
— Гурька…
— Знаю, не твое дело!
Ахезин посмотрел на Скоробогатова снизу вверх и расхохотался: — Э-э-э! Умен!
— В чем дело?
— Так я, про себя!
— Нет все-таки?..
— Ну, чего ты добиваешься? Тебе, поди-ка больше знать, что ты замыслил.
— Не понимаю я тебя, Исаия Иваныч.
— Ты давно меня отвык понимать, а я вот все еще тебя понимаю и вижу, насквозь тебя вижу, куда ты метишь, какие турусы на колесах подводишь.
— Ничего ты не видишь.
— Ну, так до увиданья! Шибко прошу у тебя прощенья за мое беспокойство.
Ахезин нахлобучил картуз и отправился, постукивая палкой и напевая что-то божественное.
Вечером пришел Сошников. Он боязливо переступил порог, снимая фуражку.
— Давай проходи, проходи, — добродушно проговорил Скоробогатов. — Принес?
— Принес!..
— Да ты не бойся… Смело сдавай, как в контору сдаешь.
Гурьян запустил руку в глубокий карман плисовых шаровар и вынул красную тряпицу.
Макар развернул и залюбовался. Красноватым светом освещало заходящее солнце небольшую, но увесистую кучку платиновых крупных зерен.
— Ого!
— Силов мало у меня, Макар Яковлич!
— Что так?
— Порода крепкая.
— Зато и платина крепкая.
Макар добросовестно расплатился. Утром на другой день он заехал к Гурьяну. На вороте у шахты никого не было. В шалаше спала Фимка. Из глубины шахты глухо доносились удары молота. Макар заглянул в черную яму. Гурьяна не видно было. Каждый удар молота сопровождался тяжелыми вздохами и звуком:
— Кха… кха… кха…
Скоробогатов быстро пошел прочь от шахты, обдумывая, что предпринять, если Сошников докопается до хорошей жилки. Совесть нашептывала ему, что он недоброе замыслил против старого своего работника… Он сказал сам себе:
— «Наживи капитал, чтобы ты был первым, тогда и царь будет делать, что ты захочешь».
Но совесть продолжала нашептывать — «Нужно было предупредить, что лога твои… Воротись, скажи Гурьяну правду. Ведь он честный, трудолюбивый человек, любит работу, любит землю. Тянется к счастью. За это счастье он спит в шалаше на холодной земле»… Однако Скоробогатов отмахнулся от этих мыслей.