«Я, – пишет маршал артиллерии Яковлев,– ответил утвердительно, и случилось непредвиденное. Верховный вдруг взял со стола телеграмму и… разорвал ее. Немного помедлив, он сказал, что комфронта Жуков просто не понимает обстановку, сложившуюся с боеприпасами. А она сложная. Ноябрь – самый низкий месяц по производству… Сейчас же нужно ожидать повышения поставок, а не заниматься беспредметными упреками».

Работавший в то время в Генштабе генерал армии С.М. Штеменко тоже позже отмечал, что военные не понимали «бережливости» Верховным главнокомандующим стратегических резервов, поступавших в тяжелейшие дни обороны столицы. «Тогда мы считали, – пишет Штеменко, – что Сталин допускает ошибку. В декабре месяце, когда немецкие войска были обескровлены, Сталин ввел их в действие. Немец от Москвы был отброшен. Только тогда мы поняли, насколько Сталин велик не только в стратегии, но и в тактике ».

Скажем больше, величие Сталина состоит уже в том, что ни среди военных, ни среди людей иных профессий не было человека, который мог бы выполнить ту тяжелую миссию, которую в годы войны осуществил он. Такого человека не было во всем мире. Об этом говорят итоги войны.

Член ГКО Каганович свидетельствовал: «Вся стратегия Генерального штаба: отступление, оборона, наступление – подсказывалась Сталиным. Он был готов к большим массовым действиям стратегического масштаба». Благодаря своим знаниям и природному уму, поразительной памяти и другим большим способностям Сталин профессионально решал вопросы стратегических операций и как Верховный главнокомандующий, и как председатель Ставки, и как глава государства».

Это не значит, что он не овладел вопросами военной тактики, но вплотную ими занимались военачальники полевого ранга. Конечно, к началу войны у Сталина было меньше военного опыта, чем к ее завершению, но это же можно сказать в отношении любого полководца.

Очевидно, что как ни талантливы были маршалы Ней и Мюрат у Наполеона, Багратион у Кутузова, вся ответственность лежала на плечах высших военачальников. Так и у Сталина – плеяда маршалов – Шапошников, Василевский, Рокоссовский, Жуков, Конев и многие другие – была лишь исполнителями. Любого из них можно было заменить. Незаменим был сам Сталин.

В Московской битве в решениях Сталина объединялись в одно правильная оценка состояния германских войск и активные действия, «которые усугубляли этот развал и не давали ни Боку, ни другим многоопытным фельдмаршалам Вермахта возможности маневра или передышки. К этим двум элементам будущего успеха прибавлялся еще один: неожиданность подготавливаемого удара для противника».

Еще перед началом немецкого наступления он понимал, что мало остановить врага на подступах к столице. Победа станет убедительной лишь тогда, когда противник потерпит разгром. Разговаривая с Жуковым 29 ноября, Сталин сообщил, что Ставка приняла решение о начале контрнаступления под Москвой. Он спросил: «Чем еще помочь фронту, кроме того, что уже дано?» – и предупредил, что 5 декабря Калининский фронт переходит к наступлению, а 6 декабря в районе Ельца должна начать действия оперативная группа правого крыла Юго-Западного фронта.

Наличие у Сталина резервов стало для руководства германской армии полной неожиданностью. В совершенно секретной разведывательной сводке немецкого генштаба 1693/41 отмечалось: «Боевая численность советских соединений сейчас слаба. Оснащение тяжелыми орудиями – недостаточно. В последнее время вновь сформированные соединения появляются реже; чаще переброска отдельных воинских частей со спокойных участков фронта на ближайшие кризисные участки. Судя по этому, сколько-нибудь значительные сформированные соединения в настоящее время отсутствуют в резерве. Ввиду того, что с Дальнего Востока на Западный фронт уже переброшены 23 стрелковых, 1 кавалерийское и 10 танковых соединений, ожидать прибытия частей с Дальнего Востока в ближайшее время не приходится…»

Сталин не позволил противнику проникнуть в его планы. Осторожность и «бережливость», проявленные им, обманули германское командование и заставили сделать неправильный вывод, что зимой ведение боевых действий со стороны советских войск «надо ожидать лишь в ограниченном масштабе».

Именно в период напряженной ситуации под Москвой, когда положение на фронте было далеко не определенным, 3—4 декабря в Москве состоялись советско-польские переговоры. С советской стороны в них участвовали Молотов и Сталин, противоположную представляли премьер-министр польского эмигрантского правительства в Лондоне В. Сикорский и посол Польши в СССР С. Кот. Рассматриваемые вопросы касались и восточных границ Польши, к чему поляки относились болезненно.

Генерал Сикорский прибыл в Москву со скептическим настроением. Немцы находились вблизи советской столицы, и это не могло не сказаться на поведении поляков во время переговоров. Сталин это прекрасно понимал. Впрочем, на приеме 4 декабря он уже знал, что на следующий день Красная Армия нанесет решающий удар по противнику.

Как государственный деятель и блестящий дипломат, остро осознававший глубоко ущемленную национальную гордость поляков, утративших уже накануне войны суверенитет, Сталин решил сразу продемонстрировать свое понимание противоречивого исторического опыта.

«Так сложилось, – сказал он, – что наши народы с незапамятных времен соседствовали и враждовали. Несколько раз в истории поляки приходили в Москву и уничтожали ее, несколько раз русские приходили в Польшу и жгли города, а потом захватили всю страну. Так дальше продолжаться не может! Довольно драки! – Очевидец пишет, что «восторг охватил присутствующих…»

Момент, которого долго и терпеливо ждал Сталин, настал. Еще днем 4 декабря, после очередного доклада в Кремле, Василевский получил указание у Сталина: «в ночь на 5 декабря отправиться в штаб Калининского фронта, чтобы лично передать командующему фронтом директиву на переход в контрнаступление и разъяснить ему все требования по ней».