– Мы замечательно провели выходные, но это не настоящая жизнь, а что-то вроде медового

месяца, который вскоре кончится. Можно уверять себя, что этого не случится, давать какие

угодно обещания, но это неизбежно, и спустя какое-то время ты уже не будешь смотреть на

меня так, как смотришь сейчас. Я перестану быть женщиной твоей мечты, девочкой, которую

ты когда-то любил, а ты - моей единственной настоящей любовью. Ты превратишься в

человека, презираемого моими детьми, презираемого за развал нашей семьи, и тогда увидишь

меня в истинном сеете - обыкновенной стареющей женщиной под пятьдесят, с тремя детьми, которые, возможно, даже ненавидят ее и которая в конце концов из-за всего этого

возненавидит себя сама. Да и ты тоже меня возненавидишь.

– Это неправда, - твердо заявил Доусон.

Аманда собрала волю в кулак, стараясь сохранить решительность.

– Это правда, - сказала она.
– Любой медовый месяц имеет конец. Доусон положил ей руку на

колено.

– Время, которое мы с тобой проводим вместе, не медовый месяц. Это время, когда нам с

тобой не нужно ничего скрывать. Я хочу по утрам просыпаться рядом с тобой, а по вечерам

сидеть против тебя за обеденным столом, рассказывая, как провел день, и слушая о том, что

произошло с тобой. Я хочу смеяться с тобой и засыпать, держа тебя в своих объятиях.

Потому что ты не просто женщина, которую я когда-то любил. Ты мой самый лучший друг, то лучшее, что есть во мне, и я не могу себе представить, что придется снова отказаться от

этого.
– Доусон помедлил, подбирая точные слова.
– Возможно, тебе сложно понять, но когда

ты уехала, ты взяла с собой есе самое лучшее, и моя жизнь кардинально изменилась.
– Ладони

Доусона стали влажными.
– Я знаю, ты боишься, мне тоже страшно. Но если мы упустим этот

шанс и сделаем вид, будто ничего не произошло, то другой такой возможности у нас уже не

будет.
– Доусон поправил Аманде упавший на лицо локон.
– Мы еще молоды. У нас еще есть

время поправить дело.

– Не так уж мы и молоды.

– Молоды, - настойчиво повторил Доусон.
– У нас впереди целая жизнь.

– Знаю, - прошептала Аманда.
– А потому хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.

– Все, что угодно.

Аманда, стараясь не расплакаться, терла переносицу.

– Пожалуйста... не зови меня с собой, потому что, если ты станешь меня уговаривать, я поеду.

Пожалуйста, не проси, чтобы я рассказала Фрэнку о нас, потому что я сделаю и это.

Пожалуйста, не проси меня забыть о своих обязанностях и разрушить семью.
– Аманда

судорожно, словно утопающий, вдохнула воздух.
– Я люблю тебя, и если ты меня тоже

любишь, то не будешь просить меня сделать это. Потому что я не доверяю себе и скорее всего

не смогу отказаться.

Доусон молчал. Не желая признавать очевидного, он, однако, понимал, что Аманда права.

Распад семьи все изменит, в том числе и Аманду, как ни страшно было Доусону об этом

думать. Он вспомнил письмо Така, который считал, что ей может потребоваться гораздо

больше времени. Не исключено, что все уже кончено, и ему нужно просто жить дальше.

Но этого не должно быть. Он вспомнил, как все прошедшие годы мечтал снова ее увидеть, мечтал об их совместном будущем, которого у них, вероятно, никогда не будет. Он не хотел, чтобы она раздумывала, он хотел чтобы она сделала выбор сейчас же, хотя знал, что именно

сейчас, как ничто другое, ей необходимо время. Он с силой выдохнул, надеясь, что так станет

легче говорить.

– Будь по-твоему, - наконец произнес он.

И тогда Аманда заплакала. Борясь с охватившими его эмоциями, Доусон поднялся. За ним

последовала Аманда. Он притянул ее к себе, и она бессильно прильнула к нему. Вдохнув ее

запах, Доусон вновь представил ее волосы, окрашенные предвечерним солнцем, в тот миг, когда он впервые увидел ее выходящей из гаража возле дома Така, ту естественную грацию, с

которой она двигалась по цветочному саду в Вандемире, тот момент, когда в теплом уютном

доме Така, о существовании которого Доусон никогда не знал, их губы слились в жадном

поцелуе. II вот теперь всему этому пришел конец - словно последний всполох света мелькнул

в темноте бескрайнего туннеля.

Потом они еще долго стояли на крыльце, прижавшись друг у другу. Аманда прислушивалась

к биению сердца Доусона, и ей казалось, что ничто в ее жизни не может быть более