Однажды, когда Клементина уже чувствовала себя достаточно сносно, если не считать ужасной слабости, которая по-прежнему не позволяла ей отходить далеко от постели, Жиббо пришла к ней возбужденная и решительная.

– Все, детка, довольно лежать. Идем со мной.

Клементина послушно поднялась. Приказала принести ей платье для прогулки. С трудом одевшись, почувствовала, что уже изнемогает от усталости.

– Я не могу, Жиббо, - жалобно взглянула на старуху.
– Я не могу.

– Идем, - та была неумолима.
– Ты рискуешь проспать все самое важное.

Клементина с трудом спустилась по ступеням, показавшимся вдруг ей такими высокими. Опираясь на руку де Бриссака, вышла во двор.

Он проводил их в беседку, расположенную в глубине заросшего сада. Усадил на скамью, укрыл колени Клементины прихваченным из дома меховым одеялом.

– Я приду за вами через полчаса-час, - сказал.

Клементина кивнула. Закрыла глаза. Вслушалась, вдохнула воздуха. Заплакала тихо:

– Как давно я не слышала, как поют птицы!

Старуха смотрела на нее. Молчала. Ждала, пока Клементина успокоится.

Та, в самом деле, затихла очень быстро. Сидела, сжав тонкими пальцами край одеяла, смотрела перед собой, по сторонам.

Запрокинула голову, поглядела вверх. Там, через запыленные, тронутые медью, листья, проглядывало ярко-синее небо.

– Осень скоро, - произнесла тихо.

– Скоро, - эхом откликнулась старуха.

Где-то в кустах засвистела, залилась трелью птица. Вдруг вспорхнула, слетела к самым ногам Клементины.

Клементина замерла. Смотрела на птичку, не шевелясь. Любовалась великолепным сочетанием ярко-желтого с бархатно-черным. Птица то и дело всплескивала черными крыльями, раскрывала хвост, будто собиралась взлететь. Потом передумывала. Принималась крутить желтой головой, делала вид, будто выискивает корм на земле. Всем своим видом выражала безразличие к неподвижным человеческим фигурам в беседке.

Потом сделала несколько неуклюжих подскоков, стремительно взлетев, блеснула на солнце золотым оперением и скрылась в густой еще листве высокого кустарника. Через некоторое время, в течение которого Клементина пребывала в состоянии романтического анабиоза, из листвы вновь раздались чарующие звуки, приведшие молодую женщину в восторг.

– Жиббо, как прелестно она поет!
– ее глаза радостно заблестели.

Старуха усмехнулась.

– Если бы ты слышала, какие отвратительные звуки в иное время может издавать эта крошка, ты удивилась бы еще больше и не стала бы меня благодарить за полученное удовольствие. Впрочем, я привела тебя сюда не затем, чтобы говорить о птицах. Скажи-ка мне, детка, как ты себя чувствуешь?
– Жиббо пристально посмотрела на Клементину.

– Ты ведь знаешь...
– начала.

Поймав внимательный взгляд Жиббо, занервничала.

– Что ты имеешь в виду?

Старуха помолчала некоторое время.

– Ты, оказывается, глупа, как гусыня. Или это болезнь убила в тебе наблюдательность, которой я всегда так гордилась?

– Перестань говорить загадками!
– рассердилась Клементина.

– Успокойся, - Жиббо миролюбиво махнула рукой, - раз ты не видишь сама, я тебе скажу, потому что тебе пора начинать думать не только о себе.

– О ком еще я должна думать? Что ты мелешь?

– Судя по любезности тона, ты и сама начала догадываться, - съязвила старуха.

Клементина лишь покачала головой.

Жиббо развела руками:

– Люди - самое неудачное творение Господа. Каждое животное, едва наступает время, без подсказок знает, что делать. Для этого ему дан инстинкт. Человек же глуп и самоуверен. И всегда самое важное в своей жизни он упускает из вида.

Она помолчала еще немного, поцокала языком, недовольно покачала головой. Израсходовав все известные ей формы проявления неодобрения, наконец, произнесла:

– Ты беременна, детка. В тебе уже почти три месяца живет дитя.

Клементина открыла рот, чтобы возразить, машинально положила руку на еще плоский живот.

– Что ты говоришь?

– А разве я ошибаюсь?
– старуха улыбнулась.
– Я вижу его. И не понимаю, как этого не чувствуешь ты?