– Неважно, пока будем импровизировать по ходу пьесы. Для вас сейчас главное – думать о том, что ваше тело прекрасно и совершенно, и нет ничего зазорного в том, чтобы эту красоту увидели другие люди. Когда Микеланджело и Да Винчи, множество великих художников и скульпторов обращались к красоте человеческого тела, они хотели сделать мир лучше. В этом нет никакой пошлости и грязи, красота в искусстве делает людей чище, видеть прекрасную любовь на сцене – духовная потребность, это возвышает души.

– Да, Михаил говорил мне примерно тоже самое. Это у вас такая психологическая обработка?

– Нет, это идея нашего коллектива.

Мы начали репетиции. В зале никто не присутствовал, кроме Даниэль и Михаила. Вначале я ощущала ужасную неловкость из-за необходимости раздеваться. Но мои коллеги меня постоянно подбадривали, и через какое-то время мне стало все равно. Я выучила нехитрый текст пьесы. По утрам мы репетировали, по вечерам ходили на пляж и в рестораны. Мы гуляли по Каннам, казино и бары были открыты до рассвета. Громкие звуки музыки, пальмы, вино, море и загадочная, терзающая самые тонкие струны души неизвестность опьяняли, как холодный виски. Я привыкла к Михаилу, мне было с ним спокойнее, чем одной. Мне вдруг стало казаться, что все плохое, случившееся со мной, было из-за одиночества, оно было моим подсознательным кошмаром и пугало меня, как мучительная смерть. Мишель казался мне привлекательным, но настоящих чувств не было. Но действительно, где грань между любовью и вожделением, между красотой обнаженного человеческого тела и пошлостью, между иллюзией и реальностью? Меня вдруг охватило странное желание понять, что есть этот мир на самом деле. Ведь картина окружающего в моей голове искаженная, неполная, будто я смотрю через мутное стекло.

Я познакомилась с коллективом. Это были довольно милые люди, очень разные, человек пятьдесят. Среди них была молодая цыганка, худая, с волосами черными как смоль и горящими неистовым восторгом глазами, несколько пожилых, милых, улыбчивых дам с непонятным прошлым, молодые накачанные ребята, похожие на стриптизеров, несколько грустных, красивых молодых женщин. Был один интересный человек лет пятидесяти с золотыми зубами, он все время курил большую трубку и смотрел сквозь людей куда-то в пространство. Почти все они пили, курили марихуану. Их объединяла какая-то бесшабашность, бесстрашие, будто все они умели видеть в жизни что-то легкое и радостное. Труппа чем-то напоминала мне детей, выскочивших на залитый солнцем двор, которых еще не беспокоят мысли о будущем и о жизненных тяготах.

Накануне спектакля я очень волновалась. Мы с Михаилом сидели в спальне, меня била нервная дрожь.

– Раздеваться перед всеми этими людьми? Зачем? Я не актриса, не стриптизерша, не нищая. Весь этот бред про прекрасное искусство меня не убеждает. Миша, мне кажется, я не смогу. Это не для меня, – я почему-то расплакалась как маленькая, закрывая лицо руками. – Я не смогла ничего сделать со своей жизнью, она испорчена и ее можно выбросить в мусорный бак.

– Лариса, ты сможешь, это просто боязнь сцены, боязнь первого выхода. У тебя хорошо удавалось на репетициях, ты обладаешь прирожденным даром, не случайно твой первый парень был артистом, – Михаил обнял меня за плечи.

– Он не парень, а бывший муж.

– Неважно.

– Важно, – всхлипнула я.

– Лариса, прошлого не вернешь. Тебе же хорошо с нами, со мной? Это же лучше, чем одиночество.

– Лучше, но, Миша, я тебя не люблю, – я глубоко вздохнула и села, облокотившись на спинку кровати.

– Лариса, меня это не волнует. Да, мы не похожи на Ромео и Джульетту, но мне нравится проводить с тобой время. Ты знаешь, мне кажется, я люблю тебя, но, может быть, только кажется. Попробуй расслабиться, мы должны любить прежде всего своих зрителей. Но в данном случае тебе надо наплевать на них всех, тебе все равно, что они подумают, ты взрослая, независимая женщина и делаешь то, что тебе нравится, с теми, кто нравится тебе. И если они платят деньги, чтобы на это посмотреть, значит, это стоит того. А если и не стоит, какая тебе разница! Ты боишься, что тебя уволят из театра? Но ведь ты пришла сюда не ради денег. Во время первого выхода у многих бывали срывы, это ничего не значит. Помни, что ты в театре для себя, для самовыражения, а не ради зрителей и аплодисментов.

– Пожалуй, ради себя. Мне действительно понравилось изображать что-то на сцене. Это такое странное ощущение, будто боишься погрузиться в холодную речку, долго стоишь по пояс в воде, дрожишь и трясешься. А потом бросаешься и плывешь, приятная прохлада ласкает тело и становится хорошо.

– Вот то же будет и завтра.

Я выпила рюмку коньяку, и вдруг меня охватило странное равнодушие. Действительно, какое мне дело до всех этих богатых людей, миллиардеров, режиссеров, элиты? Они вообразили себя хозяевами жизни, но на самом деле жизнь подчинена какой-то страшной тайне и она неподвластна никому. Они будут поедать меня своими похотливыми взглядами, но не смогут ко мне прикоснуться. И я, очаровательная и независимая, буду отдавать свою любовь другому человеку, буду мучить их своей красотой, недоступностью и равнодушием. На следующий день я ехала как во сне по утренним улицам Канн. Мою душу будто сковал холод. Я не знала, что будет дальше. Но почему-то хотелось верить только в хорошее. У меня в голове все время крутилось навязчивое воспоминание о том, как в детстве мы с сестрой бегали на Волгу купаться на рассвете. Было теплое лето, мы остались в городе и нам очень хотелось посмотреть восход солнца, находясь в воде. Это была идея Лены, мы учились в третьем классе. Мы тихо убежали из дома и забрались в воду, долго стояли там и дрожали от холода, и наконец появилось солнце. Первый лучик осветил пустынный городской пляж, и меня охватил неописуемый восторг: мы сделали это, мы увидели восход! Холод, страх и радость, неповторимая пьянящая смесь.

Мы быстро доехали до театра. Я как во сне переоделась в костюм дворцовой уборщицы и меня быстро загримировала жизнерадостная девушка, давшая мне множество полезных советов, касавшихся актерского мастерства.

Когда свет рампы осветил нас и я увидела множество людей в зале, мне стало плохо. Но я решила не смотреть на них. Я играла на автопилоте, хотя руки у меня немного дрожали. Когда Михаил раздел меня и мы опустились на королевское ложе, я упала в обморок и на минуту потеряла сознание. Когда я пришла в себя, звучали аплодисменты, а король держал у моего носа вату с нашатырным спиртом.

Меня снова внезапно охватило безразличие, словно я все время играю неудачную роль в глупой пьесе под названием жизнь, и что бы ни случилось, она будет тянуться и тянуться, пока не опустится занавес и не наступит темнота. Я кое-как доиграла спектакль. Мне говорили, что премьера прошла удачно.

Вечером у нас в театре был банкет. Все поздравляли меня, а я не понимала, с чем. Вдруг артисты, мои коллеги, показались мне близкими и родными. Они любят меня. Мы сидели за длинным столом в большом банкетном зале со скульптурами и античной эротикой на потолке, спиртное лилось рекой, средиземноморская кухня, множество разных блюд. Несколько человек в деловых костюмах, наверно, спонсоры, беседовали с Даниэль. Но мне было все равно, я наконец что-то сделала, сыграла в дурацком спектакле, я молодец.