Но тмъ не мене я длаю нсколько ошибокъ, теряю почву подъ ногами и не знаю, какъ мн отвтить на любезность въ данную минуту; я говорю какъ-то несвязно, или даже молчу и сержусь на себя. Тамъ, у большого камня, который служитъ намъ столомъ, сидитъ докторъ и жестикулируетъ.

— Душа! что такое, въ сущности, душа? — говоритъ онъ. Дочь пробста обвиняла его въ томъ, что онъ — вольнодумецъ; такъ, значитъ, нельзя думать свободно. Адъ представляютъ себ чмъ-то въ род дома подъ землей, гд сидитъ діаволъ въ роли столоначальника; нтъ, онъ вдь его величество. Ему бы хотлось поговоритъ объ алтарномъ изображеніи Христа въ филіальной церкви; фигура Христа, нсколько іудеевъ и іудеянокъ, превращеніе воды въ вино; хорошо. Но у Христа сіяніе вокругъ головы. Что такое это сіяніе? Желтый обручъ, покоящійся на трехъ волоскахъ.

Дв дамы въ ужас всплеснули руками. Но докторъ зналъ, какъ выпутаться, и сказалъ шутя:- Не правда ли, это звучитъ ужасно? Я согласенъ съ этимъ. Но если повторяешь это себ, повторяешь семь, восемь разъ и размышляешь объ этомъ, то это начинаетъ звучать уже немного лучше… Осмлюсь я просить чести выпить съ дамами.

И онъ всталъ на колни, на траву, передъ обими дамами, но не снялъ шляпы и не положилъ ее передъ собой, но держалъ ее высоко въ воздух лвой рукой и опустошилъ стаканъ, опрокинувъ голову. Его непоколебимая увренность и меня одушевила, и я выпилъ бы съ нимъ, если онъ не осушилъ уже своего стакана.

Эдварда слдила за нимъ глазами; я подошелъ къ ней и сказалъ: — Будемъ мы сегодня опять играть во вдову?

Она немного вздрогнула и встала. — Не забудь, что мы теперь не говоримъ больше другъ другу «ты»! — шепнула она.

Но я вовсе и не думалъ говорить ей «ты». Я отошелъ.

Проходитъ еще часъ. День кажется такимъ длиннымъ. Я давнымъ-давно ухалъ бы къ себ домой, если бы у меня была третья лодка; Эзопъ лежитъ привязаннымъ къ хижин и, можетъ-быть, думаетъ обо мн. Мысли Эдварды, вроятно, очень далеко отъ меня; она говоритъ о счастіи ухать прочь въ другія мста, ея щеки разгорлись, и она начала даже длать ошибки.

— Никто бы не былъ боле счастливе, чмъ я въ этотъ день…

— Боле счастлива, — говоритъ докторъ.

— Что? — спрашиваетъ она

— Боле счастливе.

— Этого я не понимаю.

— Вы сказали «боле счастливе»; больше ничего.

— Разв я такъ сказала? Извините; никто не былъ бы счастливе меня въ тотъ день, когда я стояла бы на палуб корабля. Иногда меня тянетъ въ такія мста, о которыхъ я даже ничего не знаю.

Она куда-то стремилась, она больше не думала обо мн.

Я видлъ по ея лицу, что она совсмъ забыла меня. Ну что же объ этомъ говорить? Вдь я, самъ видлъ это по ея лицу! И минуты тянулись грустно, медленно. Я многихъ спрашивалъ, не пора ли намъ хать домой. Теперь уже поздно! говорилъ я, а Эзопъ лежитъ въ хижин, привязанный. Но никому не хотлось домой.

Я пошелъ третій разъ къ дочери пробста, я подумалъ: «Это она говорила о моемъ звриномъ взгляд». Мы чокнулись съ ней; у ней были бгающіе глаза; они никогда не были спокойны. Она смотрла все время на меня.

— Скажите мн, - началъ я, — вамъ не покажется, фрёкэнъ, что люди здсь подобны короткому лту? Они минутны и очаровательны, какъ и оно.

Я говорилъ громко, очень громко, и длалъ это съ цлью. Я продолжалъ громко говоритъ и еще разъ попросилъ фрёкэнъ постить меня, посмотрть мою хижину. — Богъ наградитъ васъ за это, — говорилъ я, чувствую себя совсмъ несчастнымъ. И я думалъ про-себя, что я, можетъ-быть, найду что-нибудь подарить ей, если она придетъ, но у меня, кажется, ничего другого и нтъ, кром моей пороховницы.

Фрёкэнъ общалась притти. Эдварда сидла отвернувшись и предоставляла мн говоритъ сколько угодно. Она прислушивалась къ тому, что говорили, и время отъ времени вставляла свое слово. Докторъ гадалъ молодымъ дамамъ по рук и давалъ свободу своему языку; у него у самого были красивыя маленькія руки и на одномъ пальц было кольцо.

Я чувствовалъ себя лишнимъ и слъ поодаль на камень. День клонился къ вечеру. — Вотъ я сижу здсь одинокій на камн, - сказалъ я про-себя, — единственный человкъ, который могъ бы меня отсюда увезти, оставляетъ меня преспокойно сидть. Впрочемъ, все равно. Чувство безконечнаго одиночества овладло мной. До меня доносился разговоръ, и я слышалъ, что Эдварда смялась; услышавъ этотъ смхъ, я вдругъ поднялся и подошелъ къ компаніи; раздраженіе исчезло.

— Одну минутку, — сказалъ я. — Пока я сидлъ тамъ, мн пришло въ голову, что можетъ-быть, вы хотите посмотрть мою книгу съ мухами. — И я досталъ свою книгу. — Извините, что я не вспомнилъ этого раньше, будьте добры и просмотрите мою книгу, вы сдлаете мн удовольствіе, вы должны все посмотрть, здсь есть красныя, желтыя мухи.

Говоря кто, я снялъ свою шляпу; это было совсмъ лишнее, и я снова надлъ ее. Нсколько минутъ царило молчаніе, и никто не бралъ у меня книги. Наконецъ докторъ протянулъ руку и вжливо сказалъ:

— Благодарю васъ, позвольте намъ посмотрть эти вещицы. Для меня всегда было загадкой, какъ составляются такія книги.

— Я самъ ихъ составляю, — сказалъ я, исполненный къ нему благодарности. И я тотчасъ же началъ объяснятъ, какъ я это длалъ. Это такъ просто. Я покупалъ перьевъ и крючковъ; они не особенно хорошо были сдланы, но вдь, это для собственнаго употребленія. Можно было покупать готовыя мухи, он были очень красивы. Эдварда бросила равнодушный взглядъ на меня и на мою книгу и продолжала разговаривать со своими подругами.