— По весн онъ получилъ прелестное мсто на желзной дорог — тысячъ въ пять и они ухали служить въ провинцію, продолжала Кринкина. — Братъ вотъ этого гимназиста, что стоялъ давеча около меня, былъ у нихъ въ Кіев… Они поселились по мсту служенія въ Кіев… и говоритъ, что живутъ, какъ магнаты. Потомъ еще въ прошломъ году у насъ составилась партія.

Дарья Терентьевна слушала внимательно, разговоръ пришелся по ней и отвлеклась отъ Любы.

А Люба въ это время сидла на сцен, въ кулисахъ, на бутафорскомъ диван, вмст съ Плосковымъ, и вела слдующій разговоръ:

— Что это съ вашей мамашей? спрашивалъ Плосковъ. — Удивительно, какая она непривтливая сегодня. Да и прошлый разъ, когда я у васъ былъ….

— Ахъ, оставьте, пожалуйста, не обращайте на нее вниманія. Это просто отъ невжественности. Ей не хочется, чтобы я играла, а я поставила на своемъ, дала отвтъ Люба.

— Но, пожалуй, она можетъ запретить вамъ играть передъ самымъ спектаклемъ.

— Ну, ужъ этого-то я никогда не послушаюсь.

— Какъ-бы сдлать, чтобы она хоть немножко глядла на меня поласкове?

— Она вотъ сердится, что я съ вами подъ-руку хожу. Не водите меня подъ-руку при ней. пожалуйста.

— Да позвольте… Что-жъ тутъ такого?

— Ну, вотъ не хочетъ. А все отъ дикости понятій. Привыкнетъ.

— Вы думаете? Было-бы печально, ежели-бы труппа лишилась васъ. Да и я-то… Знаете, я такъ привыкъ къ вамъ на дач, такъ сжился съ вами на прогулкахъ, на танцовальныхъ вечерахъ въ Озеркахъ, что тотъ интервалъ времени, который мн пришлось провести посл перезда съ дачи, не видясь съ вами, повергъ меня даже въ какое-то уныніе.

— Ахъ, оставьте, пожалуйста, сказала Люба, вся вспыхнувъ, и прибавила: — Вотъ ежели-бы она услыхала эти слова!

— Да что-же я говорю? Я говорю только, что скучалъ безъ васъ, а скучалъ я ой-ой какъ! И вдругъ меня оснила мысль примазаться вотъ къ этой любительской трупп и пригласить васъ играть, чтобы опять видться съ вами, слышать вашъ пріятный голосокъ, чувствовать ваше…

— Не говорите, не говорите этого… Пожалуйста, не говорите… испуганно пробормотала Люба, потупившись.

— Это говорю не я, а мое сердце.

— Ежели вы будете такъ говорить, я уйду.

— Еще одинъ вопросъ. Ваша маменька, кажется, меня очень не любитъ?

— Да она всхъ молодыхъ людей не любитъ.

— Стало-быть, она прочитъ васъ замужъ за старика? Вдь когда-нибудь надо-же вамъ выдти замужъ?

— Богъ ее знаетъ! Она все говоритъ о какихъ-то солидныхъ людяхъ. Потомъ для нея… кто богатъ, тотъ и солидный человкъ.

— Ну, это тоже понятія!..

— Дикія. Я сама знаю. Но что-жъ вы съ ней подлаете?

— А вашъ какой взглядъ?

— Что мн богатство! Мы сами люди не бдные. У меня еще отъ бабушки есть семь тысячъ наслдедсва. Только, пожалуйста, не будемъ объ этомъ говорить. Бросьте.

— Еще одинъ вопросъ. А какъ вашъ папаша на это дло смотритъ?

— На какое?

— Да вотъ насчетъ жениховъ.

— Да вамъ зачмъ знать?

Плосковъ вздохнулъ и сдлалъ умильное лицо.

— Ежели спрашиваю, то, стало-быть, нужно. Ахъ, Любовь Андреевна, вы не можете себ представить, что со мной длается, ежели я долго васъ не вижу! Вотъ, напримръ, посл перезда съ дачи… Я искалъ васъ въ церкви, на улиц, въ театрахъ, бродилъ мимо вашего дома, — наконецъ, меня оснила счастливая мысль, какъ войти къ вамъ и какъ устроить, чтобы намъ почаще видться.

Люба сидла, потупившись, перебирала фальборку своего платья и слушала молча. Наконецъ, она быстро сказала:

— Пойдемте… А то маменька меня искать начнетъ. Или нтъ, прибавила она. — Вы останьтесь здсь, а я одна въ зало пойду. Вы потомъ выйдите.

— Повинуюсь, ежели это необходимо… поклонился Плосковъ.

Люба вышла изъ-за кулисъ въ зрительную залу. Тамъ Дарья Терентьевна давно уже искала ее и спрашивала всхъ, гд дочь.

— Гд это ты запропастилась! встртила она Любу. — Пошла съ Бекасовой разговаривать, а Бекасова здсь въ зал. Съ кмъ ты тамъ была? Опять должно быть съ нимъ… съ этимъ?..

— Да нтъ-же, нтъ. Я съ режиссеромъ говорила. Съ этимъ офицеромъ.

— Ну, что ты врешь, матка? Режисеръ все время на сцен стоялъ, а ты не вдь гд скрывалась. Гд этотъ самый, злосчастный-то? Какъ его?

Дарья Терентьевна спрашивала про Плоскова. Люба поняла и отвчала:

— Да почемъ-же я-то знаю!

Въ это время около режиссерскаго стола сгруппировалась цлая толпа актеровъ-любителей. Пріхалъ сынъ заводчика Корнева, который согласился играть роль Морковкина въ водевил «Что имемъ — не хранимъ», и толпа окружила его. Къ Дарь Терентьевн подошла Кринкина и сказала: