— Мерси, Лариса Павловна. Вы меня оживляете.

Плосковъ поцловалъ руку Кринкиной.

— О, я другъ влюбленныхъ! сказала она. — Больше ничего не имете мн сказать по секрету, такъ я позову моего гимназистика.

— Больше ничего.

— Мосье Nicolas! позвала Кринкина Дышлова.

Гимназистъ сейчасъ-же выскочилъ изъ сосдней комнаты. Очевидно онъ подслушивалъ.

— Самоваръ ужъ въ столовой на стол, сказалъ онъ. — Можно идти пить чай.

На слдующій день Люба опять получила черезъ горничную записку отъ Плоскова. Онъ писалъ:

«Безцнная, милая, добрая, хорошая моя Любочка! Жить и не видать васъ для меня пытка. Жажду и алчу быть около васъ. Вчера и сегодня я хожу какъ полоумный, по тысяч разъ въ день взглядываю на вашъ портретъ, но портретъ только блдная копія оригинала. Я былъ вчера у Кринкиной. Кринкина позволяетъ намъ пользоваться ея квартирой для устройства нашихъ свиданій. Это прекрасная женщина съ теплой душой. Скажите вашей мамаш, что сегодня вечеромъ у Кринкиной чтеніе пьесъ для второго спектакля и прізжайте къ Кринкиной поворковать со мной вашимъ серебрянымъ голоскомъ. Обожающій васъ Виталій».

Прочитавъ записку, Люба вспыхнула, поцловала ее и спрятала за корсажемъ на груди. Что-то теплое приливало къ ея сердцу и ей длалось пріятно и радостно, такъ что у ней даже захватывало духъ.

«Онъ любитъ меня, безмрно любитъ»… мелькало у ней въ голов.

Но отпуститъ-ли ее мать къ Кринкиной — Люба сильно сомнвалась. Дарья Терентьевна знала, что репетиція будетъ завтра и уже ворчала, что репетиціи очень часты, но сегодняшнее собраніе у Кринкиной было для нея новостью. Люба задумала исподволь приготовить мать къ этому. За завтракомъ она сказала ей:

— Ршительно не знаю, какое мн сегодня вечеромъ платье одть…

— Какъ платье? Куда? Зачмъ сегодня? удивленно вскинула на нее глаза Дарья Терентьевна.

— Какъ, куда! Да вдь сегодня вечеромъ у Кринкиной чтеніе пьесъ для второго спектакля. Я и забыла вамъ объ этомъ сказать.

— Для втораго? Ну, ужь, матка, довольно. Не будешь ты во второмъ спектакл играть.

— Тамъ Корневъ будетъ, вашъ-же излюбленный Корневъ, чуть не плача проговорила Люба.

— А, что Корневъ! И Корневъ будетъ къ теб имть больше уваженія, если увидитъ, что ты меньше по репетиціямъ да по разнымъ кринкинскимъ собраніямъ треплешься. Что это въ самомъ дл: третьяго дня репетиція, сегодня собраніе, завтра опять репетиція. Ни одного вечера дома не посидишь. Не подешь ты къ Кринкиной.

— Но вдь это-же нужно, маменька, я дала слово Корневу, что буду участвовать во второмъ спектакл. Этотъ второй спектакль, кажется, онъ и устраиваетъ, лгала Люба.

— Что Корневъ! Я знаю… Не Корневъ теб нуженъ, а этотъ балбесъ… Какъ его?..

— Увряю васъ, что балбесъ тутъ не причемъ. Даю вамъ слово, что Плосковъ не причемъ.

— Молчи. Не подешь! сердито оборвала ее Дарья Терентьевна.

Люба заплакала.

— Реви… Реви еще больше, такъ я и завтра тебя на репетицію не пущу, совсмъ теб въ спектакл играть не позволю. Объ ней заботятся, ее не пускаютъ по разнымъ Кринкинымъ, Лукошкинымъ болты бить, а она реветъ! Вотъ до чего тебя этотъ шалопайный мальчишка Плосковъ испортилъ! продолжала Дарья Терентьевна.

— Маменька, голубушка, отпустите. Вдь ей-ей это будетъ въ высшей степени неучтиво, ежели я не явлюсь къ Кринкиной, упрашивала Люба мать. — И передъ Корневымъ неучтиво и передъ Кринкиной невжливо. Умоляю васъ, отпустите.

— Ахъ, чтобы и совсмъ провалиться твоей крашеной Кринкиной! Глупая, нахальная, безстыжая баба! Чего это она съ этимъ гимназистомъ возится! Видла я. Такъ свои подведенныя бльмы передъ нимъ и закатываетъ! Ни на шагъ отъ него. Старуха — и съ гимназистомъ… Понимаю вдь я, что это значитъ! Видла я, какъ она съ нимъ миндальничаетъ. И какой примръ двушкамъ, которыя у ней бываютъ! Да и гимназистъ-то дуракъ…

— Да вдь гимназистъ ея родственникъ, маменька… Кажется, даже племянникъ, попробовала сквозь слезы возразить Люба

— Не ври, я сама ее спрашивала. Такой-же онъ ей родственникъ, какъ и теб. Просто путанная бабенка. «Онъ, говоритъ, сирота и другъ театра, а вс друзья театра — мои друзья». Понимаю я, какой я-то другъ!

— Такъ вы не пустите меня къ Кринкиной?

— Сказала, что не пущу и не пущу!

Люба вышла изъ-за стола, направляясь къ себ въ комнату, легла тамъ на кушетку и продолжала плакать.

Часовъ въ пять отецъ Любы, Андрей Иванычъ, пріхалъ изъ конторы домой обдать. Люба вышла къ столу все еще надувшаяся, съ красными отъ недавнихъ слезъ глазами. Отецъ, впрочемъ, не замтилъ этого. Выпивъ передъ супомъ рюмку водки, онъ распрашивалъ сына гимназиста объ его отмткахъ по ученію и наконецъ, обратясь къ жен и дочери, сказалъ:

— А у меня сегодня въ контор былъ вашъ новый знакомый Плосковъ.

Люба вздрогнула и вспыхнула, а Дарью Терентьевну даже передернуло.

— Вотъ нахалъ-то! воскликнула Дарья Терентьевна. — Зачмъ-же это онъ приходилъ?