Лейкин Николай Александрович
Шрифт:
Въ эту ночь отецъ, мать и Люба заснули только подъ утро.
XXXI
Сильно разстроенный происшествіемъ вчерашней ночи, а потому полубольной, Андрей Иванычъ еле поднялся на утро съ постели. Не мене его съ трудомъ встала и Дарья Терентьевна. Первымъ ея дломъ было взять верхнее платье Любы и убрать въ шкапъ, заперевъ его на ключъ. Затмъ она позвала къ себ горничную и сказала:
— Какъ только замтишь, что Любовь Андреевна собирается куда нибудь уходить — сейчасъ придти и сказать мн. Слышишь?
— Слушаю, барыня.
— Да карауль со хорошенько. Уйдетъ безъ моего вдома — ты ужъ такъ и знай, что я тебя сгоню.
— Да вдь ихъ разв удержишь, ежели он…
— Не разсуждай!
Затмъ въ голов Дарьи Терентьенны мелькнула мысль, что Люба можетъ уйти изъ дома и въ ея, Дарьи Терентьенны, плать, а потому она заперла и свое верхнее платье на ключъ. Когда она несла свое платье, ей встртился Андрей Иванычъ.
— Вотъ до чего довела двченка: платье приходится убирать, сказала она ему.
— Да этимъ не удержишь. Захочетъ убжать, такъ и безъ верхняго платья убжитъ, отвчалъ тотъ.
— Въ морозъ-то? Ну, вотъ еще.
— И на морозъ не посмотритъ.
— Да что-жъ ты меня пугаешь! Сказать разв гувернантк, чтобы та за своей шубкой приглядывала? А то чего добраго Любка въ чужой шуб…
— И это не поможетъ, Не то нужно длать.
А Люба въ это время еще спала.
Началось утреннее чаепитіе. Битковы сидли другъ противъ друга и молчали. Разговаривала только маленькая дочка Катя, сидя около гувернантки. Гувернантка обратилась къ Андрею Иванычу, прося его купить для Кати какія-то учебные предметы, но Дарья Терентьевна перебила ее, проговоривъ:
— Теперь ему не до этого. Пойдете съ Катей гулять и сами ей купите, что надо. Я дамъ деньги.
Когда гувернантка съ двочкой вышли изъ-за стола, Дарья Терентьевна пристально посмотрла мужу въ глаза, подмигнула ему, сдлала тяжелый вздохъ и произнесла:
— Вотъ дла-то!
Андрей Иванычъ молчалъ.
— Надо что-нибудь длать, однако… опять проговорила Дарья Терентьевна.
И на это отвта не послдовало.
— Что-жъ ты молчишь, Андрей Иванычъ! возвысила она голосъ.
— Молчу, потому что вчера еще ршилъ, что длать.
— Потакать двчонк? Нтъ, нтъ, на это ужъ я ни за что не согласна.
— И ты должна быть согласна. Надоло ужъ мн все это!
— Пошлешь за мальчишкой и поклонишься ему? Ахъ, отецъ, отецъ! Взглянись въ зеркало, вдь ты ужъ старикъ, а хочешь унижаться передъ двчонкой съ мальчишкой. Неизвстно кого принять въ свою семью я несогласна.
— Сказалъ, что будешь согласна — и будешь!
Голосъ Андрея Иваныча былъ строгъ.
— Нтъ на это моего благословенія, не дамъ я своего благословенія! все еще не унималась Дарья Терентьевна.
— А я теб говорю, что дашь.
Андрей Иванычъ двинулъ стуломъ и вышелъ изъ-за стола, а черезъ полчаса ухалъ къ себ въ контору.
А Люба хоть и проснулась къ полудню, но съ постели такъ и не вставала. Горничная принесла ей въ комнату завтракъ и кофе. Кофе Люба выпила въ постели, а до завтрака не дотронулась. Дарья Терентьевна раза четыре приходила къ ней, чтобы осыпать ее бранью и упреками, но въ отвтъ ей Люба не проронила ни слова.
Такъ время прошло до обда. Къ обду явился домой отецъ и прямо прошелъ въ комнату дочери.
— Все еще валяешься? сказалъ онъ. — Вставай! Вечеромъ Плосковъ прідетъ. Я послалъ ему записку.
Дарья Терентьевна присутствовала тутъ-же.
— Ты что это? Ты потакать? Все еще не одумался? Нтъ, нтъ, я не согласна! Ни за что не согласна! завопила она.
У Любы мелькнулъ лучъ надежды. Она измнилась въ лиц, но все-таки еще не вря своему счастію, отвчала:
— Ежели вызовете его, чтобы читать ему нотаціи, то я ни за что не встану и не выду къ нему…
— Вставай, вставай и выходи обдать. Никакой ему нотаціи не будетъ, а только попрошу его, чтобы онъ поскоре убралъ тебя отъ насъ.
— То есть какъ это? недоумвала Люба.
— Пустъ скорй беретъ тебя въ чемъ ты есть и внчается съ тобой.
— Папенька! Голубчикъ! радостно воскликнула Люба.
Она хотла вскочить съ постели, но вспомнила, что раздта, и опять потянула на себя одяло.
— Не радуйся, не радуйся, остановилъ ее Андрей Иванычъ. — Вдь приданаго за тобой я никакого не дамъ. Пусть содержитъ тебя чмъ хочетъ.
— Да и не надо намъ никакого приданаго, заговорила Люба.
— Это ты говоришь, а вотъ погоди, что онъ вечеромъ скажетъ!