На этотъ разъ Люба старалась уже казаться здоровою, такъ какъ она собиралась сегодня идти ко всенощной, дабы видться тамъ съ Плосковымъ. Передъ завтракомъ она надла на себя корсетъ, переодлась изъ блузы въ платье и вышла завтракать въ столовую.

— Лучше теб теперь? Поправилась? спросила ее мать.

— Да вамъ-то какое дло! раздраженно отвчала Люба. — Сами причина моей болзни и еще спрашиваете! Посл такой передряги люди никогда не поправляются, а не валяться-же мн цлый мсяцъ въ постели. Надо и воздуху понюхать. Сегодня, напримръ, я пойду ко всенощной.

— Ну, вотъ и отлично. Авось, Богъ тебя образумитъ. Помолиться никогда не мшаетъ. Пойдемъ вмст, и я съ тобой пойду.

Люба вспыхнула и отвчала:

— Вотъ съ вами-то я ужъ ни за что не пойду? Что это, въ самомъ дл, словно хвостъ, всюду сзади! И если-бы еще добрые родители были. А то въ болзнь вгоняютъ. Дайте мн одной-то отдышаться.

— Нтъ, ужъ одну я тебя ни за что не отпущу. Вдь ужъ я теперь догадываюсь. зачмъ ты ко всенощной идешь. Чтобы съ нимъ видться?

— А хоть-бы и съ нимъ?

— Да что ты, блены обълась, что-ли? Не пущу, ни за что не пущу, потому не желаю, чтобы ты съ нимъ видлась.

— Не убережете! сказала Люба и вышла изъ-за стола, не кончивъ завтрака.

Ко всенощной, однако, Люба не пошла и ршилась идти на свиданіе съ Плосковымъ завтра въ Пассажъ. Къ обду она опять не вышла, переодлась въ блузу и легла у себя въ комнат съ книжкой въ рук на постель. Отецъ, придя домой изъ конторы, по обыкновенію, зашелъ къ ней въ комнату поздороваться. Съ нимъ была и мать.

— Вотъ, сказала она указывая на дочь:- утромъ была человкъ человкомъ, выходила къ завтраку, а теперь раскапризилась и опять легла. А изъ-за чего раскапризилась-то? Изъ-за того, что я не пускаю ее сегодня одну ко всенощной, а хочу сама съ ней идти. Съ Плосковымъ, видишь ты, хочетъ тамъ видться и шушукаться, а я помха.

— Да вдь все равно не убережете, и не сегодня, такъ завтра буду съ нимъ видться, спокойно повторила свою угрозу Люба.

Андрей Иванычъ только покачалъ головой и пожалъ плечами. За обдомъ онъ сказалъ жен:

— Что-же это, однако, будетъ! Вдь такъ жить нельзя, ежели она не угомонится.

— Однако, не отдавать-же ее замужъ за перваго встрчнаго-поперечнаго! отвчала Дарья Терентьевна.

Такъ прошелъ еще день. На утро былъ праздникъ. Люба встала раньше обыкновеннаго, одлась съ утра и выходила къ утреннему чаю въ столовую.

— Къ обдн, что-ли, собралась? Пойдемъ ужъ хоть къ обдн-то вмст, сказала ей мать, стараясь быть сколь возможно ласкове.

— Не желаю, рзко отвчала дочь.

— Да брось ты свой ретивый характеръ, будетъ теб, угомонись.

— Бросьте вы сперва вашъ ретивый характеръ. Я своимъ ретивымъ характеромъ никому ничего не порчу, а вы мн жизнь портите, въ болзнь меня вгоняете, до отчаянія доводите.

— Ахъ, актриса, актриса! покачала головой Дарья Терентьевна.

— А вотъ увидите, какая актриса.

Къ обдн Дарья Терентьевна отправилась одна. Когда-же она явилась домой, Любы дома уже не было. Словно какой тяжелый камень опустился на грудь Дарьи Терентьенны. Руки и ноги у ней задрожали.

— Гд Люба? спросила она горничную.

— Ушли-съ… Полчаса тому назадъ ушли. Одлись и ушли.

— Куда?

— Да должно быть къ обдн.

— Что ты врешь! Ее въ церкви не было. Я даже молебенъ отстояла, всхъ мимо себя пропустила, а ее не видла.

— Должно быть, куда-нибудь въ другую церковь ушла.

— Господи! Да что-же это такое? Андрей Иванычъ! кричала, чуть не плача, Дарья Терентьевна и, когда тотъ вышелъ изъ кабинета съ газетой, сказала ему:- Вдь Любки-то дома нтъ. Она убжала.

— Какъ убжала? Куда? испуганно спрашивалъ Андрей Иванычъ.

— Да должно быть къ нему, подлецу.

— Что ты врешь! Она просто къ обдн ушла.

— Да не было ее у обдни въ нашей церкви.

— Ну, должно быть въ другую церковь.

— Да, да… Она говорила: все равно не убережете. Вотъ и не уберегли, не уберегли, не уберегли. И зачмъ только понесло меня одну къ обдн!

Дарья Терентьевна опустилась на стулъ и заплакала. Андрей Иванычъ утшалъ ее, что Люба у обдни, но и самъ тревожился.

Любу ждали къ завтраку, къ часу, но она не вернулась. Во второмъ часу сли за столъ, но ни мать, ни отецъ не могли сть отъ безпокойства. Пробило два часа, а Любы все не было. Не сказавшись, Люба ушла въ первый разъ.