— Un franc la corbeille! Cent bouquets pour un franc! — раздавались ихъ гортанные возгласы съ сильнымъ итальянскимъ акцентомъ.

— Господи! Сколько цвтовъ-то! покачалъ головой Конуринъ. — Не будетъ-ли ужъ и здсь какой-нибудь игры въ цвты, въ род лошадокъ или поздовъ желзной дороги? Напередъ говорю — единаго франка не поставлю.

— Что вы, Иванъ Кондратьичъ… Какая-же можетъ быть тутъ игра! откликнулась Глафира Семеновна.

— И, матушка, здсь придумаютъ! Здсь специвалисты. Скажи мн въ Петербург, что можно проиграть триста французскихъ четвертаковъ въ дтскую вертушку съ лошадками и поздами — ни въ жизнь не поврилъ-бы, а вотъ они проиграны у меня.

Но вотъ раздался пушечный выстрлъ и послышалась музыка. На дорог началась процессія праздника. Впереди шелъ оркестръ музыки горныхъ стрлковъ въ синихъ мундирныхъ пиджакахъ, въ синихъ фуражкахъ съ широкими днами безъ околышковъ и козырьковъ; дале несли разноцвтныя знамена, разввающіяся хоругви, прохала колесница, нагруженная и убранная цвтами отъ сбруи лошадей до колесъ, и, наконецъ, показались экипажи съ катающимися и также нагруженные корзинами цвтовъ. Нкоторые изъ катающихся были въ блыхъ костюмахъ Пьеро, нкоторые — одтые маркизами начала прошлаго столтія, въ напудренныхъ парикахъ. Попадались дущія женщины въ блыхъ, красныхъ и черныхъ домино и въ полумаскахъ. Лишь только показались экипажи, какъ изъ мстовъ посыпался въ нихъ цлый градъ цвтовъ. Изъ экипажей отвчали цвтами-же. Цвты носились въ воздух, падали въ экипажи, на мдныя каски стоявшихъ для парада солдатъ, на дорогу. Солдаты подхватывали ихъ и въ свою очередь швыряли въ публику, сидвшую въ мстахъ и въ катающихся. Цвты, упавшіе на дорогу, мальчишки собирали въ корзины и тутъ-же снова продавали ихъ желающимъ. Все оживилось, все закопошилось, все перекидывалось цвтами. Происходила битва цвтами.

Увлеклись общимъ оживленіемъ Ивановы и Конуринъ и стали отбрасываться попадающими къ нимъ цвтами. Но вотъ въ Конурина кто-то попалъ довольно объемистымъ букетомъ и сшибъ съ него шляпу.

— Ахъ, гвоздь вамъ въ глотку! Шляпу сшибать начали! Стой-же, погоди! воскликнулъ онъ, поднимая шляпу и нахлобучивая ее. — Погоди! Самъ удружу! Надо купить цвтовъ корзиночку, да какихъ-нибудь поздорове, въ род метелъ. — Эй, гарсонъ! Или тебя? Цвточникъ! Сюда! Или вотъ ты чумазая гарсонша! суетился онъ, подзывая къ себ продавцовъ цвтовъ. — Сколько за всю корзинку? На полъ-франка… Сыпь на полъ-франка… Давай и ты, мадамъ гарсонша, на полъ-четвертака. Твои цвты поокамелисте будутъ.

И купивъ себ цвтовъ, Конуринъ съ остервененіемъ началъ швырять ими въ катающихся, стараясь попасть въ самое лицо. Ивановы не отставали отъ него.

— Запаливай, Николай Ивановъ! Запаливай! Запаливай, да прямо въ морду! кричалъ Конуринъ. — Вонъ англичанинъ съ зеленымъ вуалемъ детъ. Катай ему въ нюхало. Это онъ, подлецъ, давеча шляпу съ меня сшибъ. Стой-же… Я теб теперь, англійская образина, невстк на отместку!..

И выбравъ увсистый букетъ изъ зимнихъ левкоевъ съ твердыми стеблями, Конуринъ швырнулъ имъ прямо въ лицо англичанина съ такой силой, что тотъ тотчасъ-же схватился руками за носъ.

— Ага! Почувствовалъ! А вотъ теб и еще на закуску! Дошкуривай его, Николай Ивановъ, дошкуривай хорошенько! — продолжалъ кричать Конуринъ.

— Смотрите, Иванъ Кондратьичъ, вдь у англичанина-то кровь на лиц. Вдь вы ему въ кровь носъ расшибли, — замтила Глафира Семеновна.

— Ништо ему! Такъ и слдуетъ. Подетъ еще разъ мимо, такъ я ему букетецъ въ род вника приготовилъ. Такъ окамелкомъ въ дыхало и залплю, чтобъ зубаревыхъ дтей во рту не досчитался. Батюшки! Смотрите! Моя вчерашняя мамзель въ коляск! Ахъ шкура! — воскликнулъ вдругъ Конуринъ и швырнулъ. въ нее увсистымъ букетомъ полевыхъ цвтовъ, прибавивъ:- Получай сайки съ квасомъ! Вчера пять франковъ на чай вымаклачила, а сегодня, вотъ теб куричью слпоту въ ноздрю! Глафира Семеновна! Видите? Кажется, она?

— Вижу, вижу… Дйствительно, это ваша вчерашняя дама, которая васъ въ покатый билліардъ ставки ставить учила.

Француженка, получивъ отъ Конурина ударъ букетомъ въ грудь, улыбнулась и въ свою очередь пустила въ него цлую горсть маленькихъ букетиковъ. Конуринъ опять отвчалъ букетомъ.

— Англичанинъ! крикнулъ Николай Ивановичъ. — Англичанинъ обратно детъ. Иванъ Кондратьичъ, не звай!

— Гд? Гд? — откликнулся Конуринъ. — Надо ему теперь физіономію-то съ другой стороны подправить. Ахъ, вотъ онъ гд. Швыряй въ него, Николай Ивановъ, швыряй! Вотъ теб букетецъ. Не букетъ, а, одно слово, метла… Да и я такимъ-же пущу.

— Господа! Господа! Разв можно такъ швыряться? Надо учтивость соблюдать, а то вы въ кровь… — останавливала мужа и Конурина Глафира Семеновна.

— Сапогомъ-бы въ него еще пустилъ, а не токмо что букетомъ, да боюсь, что сниму сапогъ, швырну, а мальчишки поднимутъ и утащутъ. Эхъ, не захватили мы съ собой пустопорожней бутылки изъ гостинницы. Вотъ бы чмъ швырнуть-то.

— Да какъ вамъ не стыдно и говорить-то это. Вдь швыряться бутылками это ужъ цлое срое невжество. Люди устраиваютъ праздникъ, чтобы тихо и деликатно цвтами швыряться, а вы о бутылк мечтаете.

— Хороша деликатность, коли давеча съ меня шляпу сшибли! Вотъ теб, зубастый чортъ!

Конуринъ швырнулъ и опять попалъ окомелкомъ букета въ лицо англичанина. Николай Ивановичъ размахнулся и то же залпилъ англичанину букетомъ въ шляпу. Шляпа слетла съ головы англичанина и упала на шоссе у колесъ экипажа.

— Отмщенъ Санктъ-Петербургскій купецъ Иванъ Кондратьевъ сынъ Конуринъ! Вотъ оно когда невстка-то получила на отместку! воскликнулъ Николай Ивановичъ.

— А вотъ теб, мусью англичанинъ, и въ рыло на прибавку! Это ужъ процентами на капиталъ сочти! прибавилъ Конуринъ, безостановочно запаливая въ англичанина букетиками.