— Понимаете вы, не желаю, отрзала дочь.

— Два дня подъ рядъ въ одномъ плать… Ну, что женихъ подумаетъ! Подумаетъ, что у тебя одно платье и есть.

— И пускай думаетъ. Скорй денегъ дастъ на приданое. Вдь долженъ-же онъ дать. Сами-же вы говорите, что не изъ чего сдлать мн приданое.

Разговоръ этотъ происходилъ на балкон. Емельянъ Васильевичъ прервалъ этотъ разговоръ.

— Фу! смучила меня эта корзинка. И какъ на грхъ у конки никакого мальчишки, который-бы помогъ мн дотащить эту корзинку, проговорилъ онъ, ставя закуски на столъ. Веревка отъ корзинки вс пальцы мн перерзала. Здравствуйте, обратился онъ къ жен и дочери. Вотъ тутъ… берите… Тутъ лососина копченая, кильки, сардинки, омары и вино.

— Французской горчицы купилъ? встртила его жена.

— Забылъ. Изъ ума вонъ.

— Дуракъ. И чмъ у тебя голова набита! Три раза я теб напоминала, чтобы ты купилъ французской горчицы. Иванъ Артамонычъ еще вчера спрашивалъ французскую горчицу, когда языкъ съ горошкомъ подали.

— Матушка! Да вдь сколько помнить-то пришлось. Коньяку полбутылки къ кофею купилъ.

— Пьяница. Вдь вотъ объ коньяк не забылъ, потому что самъ его любишь трескать.

— Ты-же мн коньяку приказывала купить.

— Довольно. У Ивана Артамоныча въ департамент былъ?

— Былъ, былъ… Какъ-же… Съ пяти часамъ онъ прідетъ. Въ восторг… То есть въ такомъ восторг, что Наденька согласилась за него выдти замужъ, что просто на седьмомъ неб! Въ дежурной мы съ нимъ разговаривали. Обнялъ онъ меня и расцловалъ. Знаешь, Анна Федоровна, онъ оказывается большой рыболовъ. До страсти любитъ рыбу удить.

— Это мн наплевать. Ты разсказывай про дло-то.

— Про какое дло?

— Да насчетъ приданаго-то? Говорилъ ты ему, что мы по нашимъ средствамъ не можемъ дать Наденьк даже самаго скромнаго приданаго.

— Забылъ… развелъ руками Емельянъ Васильичъ.

— Господи! Да зачмъ тебя посылала-то къ нему въ департаментъ! воскликнула Анна Федоровна. — Вдь только затмъ и посылала, чтобы ты выяснилъ ему этотъ вопросъ.

— Я думалъ, что ты меня посылала напомнить, чтобы онъ прізжалъ сегодня къ намъ обдать.

— Ну, что мн съ тобой длать! — всплескивала руками Анна Федоровна, — Вдь ты совсмъ полоумный. Посылаютъ человка о дл разговаривать, а онъ о рыбной ловл…

— Самъ онъ, самъ о рыбной ловл началъ говорить — и дйствительно мы тутъ о головляхъ, до объ окуняхъ… Я ему про Чистяковскій прудъ, гд много карасей… Онъ объ щукахъ… На щукъ онъ осенью даже съ острогой здитъ.

— Вонъ! Скройтесь съ глазъ моихъ!

— Да чего ты сердишься-то, душечка! Вдь вопросъ о приданомъ можно и сегодня посл обда выяснить. Человкъ вчера мховую ротонду Надюш общалъ, пальто съ куницами покойной жены, брилліанты…

— Довольно. Чтобы я васъ больше и не видла до прізда Ивана Артамоныча. Намъ нужно завтра хать въ городъ вс тряпки заказывать, я думала, что ужъ ты съ деньгами отъ него вернешься, а ты извольте видть!..

— Да онъ дастъ, дастъ денегъ на приданое. Это сейчасъ видно, это не такой человкъ. Помилуйте, человкъ какъ котъ влюбленъ, даже слезы на глазахъ были, когда говорилъ со мной о Надюш…

— Не дразни ты меня! Понимаешь, не дразни и уходи, а то я въ тебя вотъ этой жестянкой съ омарами пущу.

Анна Федоровна дошла до изступленія. Емельянъ Васильевичъ обратился къ дочери.

— Надюша! Да заступись хоть ты за меня, — сказалъ онъ.

— Нтъ, папенька, это ужъ слишкомъ, отвчала Наденька. — Дйствительно, мы расчитывали завтра хать заказывать блье для меня, покупать матеріи на платья…

— Да у него все есть, все посл покойницы жены — и все теб пойдетъ.

— Да вы съума сошли! Не могу-же я носить блье посл покойницы, ходить въ покойницкихъ отрепанныхъ платьяхъ. За старика замужъ выхожу, жертву приношу ему, и вдругъ обносками посл его жены пользоваться! Я хочу, чтобъ онъ мн сдлалъ самое роскошное блье и самый лучшій гардеробъ, только тогда я за него пойду.

— Оставь, Надя. Съ твоимъ отцомъ разговаривать, все равно что въ стну горохъ кидать — никогда не прилипнетъ. Ему хоть колъ на голов теши — онъ выпучитъ идіотскіе глаза, да такъ и будетъ ходить.

— Ахъ, Боже мой! Да понимаете-ли вы, что все это мы сегодня посл обда за кофеемъ выяснимъ, сказалъ Емельянъ Васильевичъ. — Подолью я ему въ кофей коньячку и подниму вопросъ о приданомъ. При васъ подниму, вы тутъ-же будете. Такъ-то даже лучше, когда душа у него размякнетъ. Душа размякла, передъ глазами Надюша въ вид приманки сидитъ — вотъ тогда и потроши его, и бери съ него что хочешь.

— Вонъ! крикнула Анна Федоровна и указала на дверь въ другую комнату.

Емельянъ Васильевичъ съежился, махнулъ рукой и отправился переодваться изъ вицмундира въ пиджакъ.

Въ столовой загремли посудой, ножами и вилками, приготовляя обденный столъ. Анна Федоровна все еще ворчала и ругала мужа. Дочь такъ и не переодлась, но мать настояла, чтобы та поверхъ малороссійсскаго костюма надла передникъ, дабы имть случай сказать жениху, что она только что сейчасъ отъ хозяйственныхъ занятій. Емельянъ Васильевичъ сунулся было въ столовую откупоривать бутылки съ виномъ, но его выгнали вонъ.