– Квотриус, путеводная звезда моя, отчего отказываешься ты изъясняться языком варваров сих, держа меня за толмача, меня - высокорожденного брата своего? Ибо был я уже толмачом в походе нашем на х`васынскх`, но вызвался я стать им по желанию собственному, не по принуждению, как сие заставляешь меня соделывать ты, о биение сердца моего живого, орхидея моя пятилепестковая, но многобутонная, цветущая во все времена года.

Квотриус заметно смутился, и у Снейпа пояилась надежда на то, что выйдет по слову его, и брат заговорит на ломаном, но таком… доступном ему языке, а ему, Севу, не придётся больше подрабатывать бесплатно и бесцельно переводчиком трудных для понимания сакса словес.

Старец лишь пожамкал почти беззубым ртом на речь Северуса - настолько ему показались слова диковинного этого языка длинными и такими… твёрдыми, более, чем своя собственная речь.

А он ведь ведал и мягкое, х`ыкающее наречие туземцев, так, немного, чтобы было, чем приручить их и приструнить в случае чего. Например, при выражении недовольства с их, рабской, стороны. А рабы гвасыдах вполне так себе имели право голоса в решении бытовых вопросов, касающихся ведения хозяйства.

Так, бывалые, со стажем, раб или рабыня могли перебить и переучить свою благородную молодую Мастх`эритсу коптить что-то мясное.

В особенности гвасыдах были мастера на разделку баранины, полосование её на тонкие, почти светящиеся, право же, огрызки какие-то, но именно из этих разваренных тонких полосок, добавленных в суп или кашу, исходил такой приятный смачный запах, будто бы от свежего барана.

– Позволь нам, о старейшина Тинга, поселиться в твоём становище зимнем, пока не можно будет начать строительство замка, - произнёс Северус.

– Да, и подальше от людей своих соизволь срубить нам дом, и чтобы женщин не было в нём. Я умею готовить, и преотлично, - сказал ретивой Поттер.

– Правда ли сие, о Гарольдус, что умеешь ты заниматься рабским делом сим - управляться на кухне?
– это, разумеется, Квотриус.

Да и Снейп удивился неожиданному заявлению своего «гостя», а потом вспомнил о домашнем рабстве Гарри его Гарри у Дурслей. Впрочем, о гостях теперь можно забыть и надолго. Ведь все трое - гости в поселении саксов.

А, зная гомофобию саксов, страшно было даже представить, что случилось бы, узнай старейшина о двух любовниках профессора, взявшего с собою не жену, но лишь их обоих, своих возлюбленных, что бы не имел Северус против Гарри.

Квотриуса - любить обыкновенно, по утрам. Первую же часть ночи отводить обучению Гарри любовной науке. Затем отсыпаться, а то Гарри слишком много энергии забирает, словно волшебный мозгосос, отбирающий частички магической ауры у сошедшегося с ним волшебника. Вот только с ним никто, кроме зельевара… так близко и не сходился.

Словно бы чувствовали… Потому-то и доставалось тому по голове лесными орехами без ядрышка, до того лёгкой, но, в то же время, и ощутимой была близость, интимный контакт с Поттером. Словно бы взял пёрышко, а в нём - несколько десятков стоунов* * , и ведь не поднимешь, не унесёшь, только левитировать попробовать можно такую махину, да и то - с неизвестным, непредсказуемым результатом.

* * *

* Глеоман - аналог бардов кельтов и скальдов скандинавов.

* * Стоун - мера веса в Британии, равен четырнадцати фунтам или шести целым, тридцати пяти сотым килограмма.

Глава 57.

– Но я мог бы поместить вас, как гостей почётных, в доме своём. Это - великая честь для посланников неведомого народа. Но вы - не дикари, это видно по вашим повадкам и многомудрым речам. Да и по одёже вашей, гости дорогие, видно, что не из гвасыдах вы и не из тех, кто по лесу в шкурах ошивается. Вы же, хоть и в шкуры одеты, но так ладно подшиты шкуры эти на ваши плащи, что я только диву даюсь.

… Ремус вернулся к своим, уже вкушающим овсянку на парном молоке со сливками. Многие делали сандвичи с сыром, другие - с джемом, третьи - с колбасой, четвёртые - с копчёной курицей. В общем, питались вполне себе по-английски. Но Ремус преодолел желание сделать сандвич на ходу и наскоро заглотить его. Он упорно шёл за нелюбимой невестой, чтобы обручиться с ней, правда, без обмена кольцами за - может, к счастью?
– неимением оных.

Зато на глазах всего «Ордена Феникса» в полном составе. При множестве свидетелей, и такую помолвку уже не разорвёшь - и стыда не оберёшься, и за аморальность из Ордена опять исключат, да, может, в этот раз, навегда. А этого, последнего, очень уж не хотелось.

… Луна помылась, без зазрения совести воспользовалась полотенцем любимого, теперь уже, человека и, ощущая некоторое жжение во влагалище от безудержных игр в ванне, оделась в белое платье невесты и теперь, наконец-то, дождалась жениха. Он казался растерянным и потерянным, а вовсе не радостным, как она сама.

– Ну да, я же повелела ему заняться с собой любовью, а теперь он, кажется, осознал каким-то чутьём, что не так-то просто всё было - пришла и отдалась. Наверное, кто-то из орденцев рассказал ему… что он кричал ночью, в полубредовом состоянии, перед тем, как я применила к нему ПНЗ. Ох уж эти орденцы! Вот взяли и влезли в чужое дело.