этим. В конце концов, всё-таки она уехала. Это я говорю о том,

что она в статье своей говорит, что она с мамой и сестрой

[Локшина не общалась и не вела при них политических

разговоров].

Потом она сама пишет, что она была на дне рождения у

Александра Лазаревича 19 сентября 49-го года. Опять там

находились мама и Муся. Они-то её слышали, а она это

описывает так, как будто бы он должен был это всё [т.е.

крамольные речи Прохоровой] рассказывать [своей сестре и

матери]. Они все это слышали сами.

Теперь я хочу несколько слов сказать об этой статье [Веры

Прохоровой]. Я не могу найти достаточно деликатных

выражений, потому что статья вся лжива. Она начинается со лжи

и кончается ложью. И там есть два островка правды. Один

островок, где она говорит о том, какой интересный был человек

Александр Лазаревич. И другой островок, где она говорит, что

«ему незачем было на меня доносить». И это тоже правда. Какой

был смысл ему доносить на неё? А начинается статья с того, что

она говорит, что она никогда публично не называла имя человека,

который, как она считает, донёс на неё. А там она просто пишет:

«Неоднократно доносил на меня». Это вообще совершенно

непонятно, что она имеет в виду. И вот она говорит, что никогда

она не называла, а на самом деле все 50 лет (полвека) эта

женщина только тем и занималась, что поносила, клеветала на

Александра Лазаревича. Как это началось вообще?

Значит, когда я вернулась из Симферополя, стала работать в

Москве. И вот, через несколько лет (я не помню точно, в каком

году) на одном из концертов ко мне подошла в антракте одна из

бывших студенток и сказала… Поскольку все знали, что мы

дружны с Александром Лазаревичем, она спросила: «Скажи, а ты

ещё общаешься с Локшиным?» – Я говорю: «Да, общаюсь». –

«Знаешь что, я тебя хочу предупредить. Будь осторожна!» – «Что

такое?» – «Он служит в НКВД». – Я говорю: «Откуда ты такую

ерунду несёшь, что ты говоришь?» – Она говорит: «Нет, ты

знаешь, я была у Генриха Густавовича [Нейгауза]. Ты знаешь, у

него есть жена Милица Сергеевна, а у неё есть племянница

Верочка. Так вот Верочка точно это знает». – Я говорю: «Ну,

мало ли, что скажет Вера? Как ты этому можешь верить?» – «Нет,

она говорит, что она точно знает». Мне было очень неприятно, но

я не придала этому большого значения, потому что я видела Веру

и я представляла себе, что она может сказать. Что она может

сказать всё, что угодно. Но через какое-то время опять в концерте

встречаешь ещё какую-то знакомую и разговор прямо идёт тот же

самый, как по тем же самым нотам. «Ты видишь Локшина?» –

«Вижу». – «Будь осторожна!» – «Что такое? Откуда ты это

знаешь?» – «Вот племянница Верочка». А ещё через несколько

лет моя подруга, которая училась вместе со мной и училась у

Локшина, пришла ко мне и сказала: «Я тебе должна сказать очень

страшную вещь. Я была в гостях у одного профессора

Университета (я боюсь, может быть, я ошибусь в фамилии, ну

вроде Поспелов), у него был приём какой-то там, было много

народу и вот они сказали, что Локшин служит в НКВД.» – Я

говорю: «Откуда они это могут знать?» – Она говорит: «Ну,

знаешь, племянница Верочка». Опять этот страшный призрак –

племянница Верочка. Вы знаете, я ни разу не слышала, чтобы

Вольпин это кому-то говорил. А вот адрес всегда назывался один.

Это она говорит, что она никогда публично не называла. Откуда

вот Якобсон, который приходил к Локшину, откуда он узнал?

Откуда узнал Нагибин, который в книжке, не называя фамилий

[пересказал версию Прохоровой], но музыканты все уже знали [о

ком идет речь]? Ко мне подходили в течение нескольких лет

люди, зная, что я с ним [Локшиным] дружна и предупреждали

меня из хороших намерений, чтоб я была осторожна. И, значит,

это накапливалось всё время. А сколько музыкантов, которые ей

[Прохоровой] так слепо поверили, что продолжают эту же