Шрифт:
Сегодня репетируем 2-й акт. 3-й вчера наметили, но только технически. Сегодня более подробная репетиция.
Божедар и Нева (югославские актеры) будут с нами работать. Васильев иногда вводил в спектакль одного-двух актеров из страны, где мы гастролировали, придумывая специально для них разнообразные функции. Это придавало спектаклям особый колорит, взаимопонимание, душевность и юмор. Театр как бы «освобождался» от национального языка и переходил на свой «театральный» язык, понятный всем, кто внутри. Оставалось только зрителей «подтянуть» в свою среду, «внутрь», и атмосфера возникала неповторимая... Надо ли говорить, что часто мы с этими актерами становились друзьями на долгие годы.
Последние пару дней работали до 2-х ночи.
Сейчас половина двенадцатого. Идет второй акт. Хорошая репетиция.
На террасе рабочие югославы (хорваты) пьют вино и соблазняют актеров, канистра вина белого... Глумцы, по- хорватски, актеры. «У здоровье», т. е. за здоровье.
Вот, для памяти. Если напишу когда-нибудь книгу о шефе, придумал название: «Он совсем другой». Если изложить все как есть — это точное название и широкое, верное. Он — совсем другой... всегда.
Завтра представление. Спектакль. 1-й акт еще не трогали.
9 августа 1990 г. Хвар
Пролетело. Спектакли 10-го, 11-го, 12-го и 14-го. 13-го — выходной (полный). По зрительскому приему — блестяще. Прессы много, но... на этот раз не единодушно. С ТВ югославским просто поссорились. А.А. на премьере просто выгнал съемочную группу. Ну, и соответствующее отношение. Пару статей было кислых в центральной прессе. Были и восторженные. А объективно... Третий спектакль уже можно назвать спектаклем... и четвертый тоже хороший. Мне многое не нравится из того, что получилось. Многое принципиально не принимаю, особенно то, что касается игры, как таковой...
Мне кажется, только сцена Гриши и Наташи в этом смысле на достаточном уровне. Флер импровизации съедает неразбериха, случайность, неловкость. Правда, это почти неразрешимая задача, почти невозможная — играть не зная, незаконченно, «сыро», в то же время существуя в игровом изыске, изяществе, я бы сказал.
Грань между хаосом сценическим и художественной свободой, вольностью — почти не обозначена, почти не существует... Без конца заступается, мнется, сминается и... просто грязь в результате...
Шеф напирает на разбор. Часами говорит с пьесой в руках. Часами. У актеров слабеют мышцы. Расслабляется инстинкт игры, привычка игры. Он нервничает, недоумевает, требует. Но получается замкнутый круг. Об истериках вообще нечего говорить. Столько губится в этих криках и скандалах. Странная и непростая ситуация. Разрешить которую мы, наверное, уже не сумеем. Не сумеет он, потому что не может измениться, стать другим, поменять свое отношение к каждому в отдельности и ко всем вместе. Не сумеем мы. Подчиниться уже невозможно, да и не принесет это пользы уже... а всякий «обратный ход», всякое движение к паритету им будет воспринято как бунт и тоже поведет к разрушению.
Конец сезона. 15-го — паром в Сплит, из Сплита автобус до Белграда.
Прощальный ужин (речь шефа со словами благодарности Западу). Ночь в автобусе.
Я теряю свою трубку! Конец.
Гостиница «Сирена», Адриатика. Спасибо.
16-го — Москва. Кошмар. Нет табака, нет еды, ничего нет.
Август 1990 г.
Несколько дней в Москве. Последний разговор с А.А. Говорили больше часа... Как и что... и как дальше. Я и не надеялся, что получится дельный и конкретный диалог, да и вообще существовал последние дни размягченно и равнодушно... Такое состояние возникло, очевидно, как защитная реакция на абсурд нашей жизни последних месяцев... Бессмысленные скандалы, истерики (почти женская истерия) довели людей до отупения... Логика, какая бы то ни было, отступает. Казалось, он ежедневно прилагает все свои силы, чтобы разрушить все, что мы вместе делали эти годы, а главное, уважение и понимание между нами всеми. Минуты просветления... даже искренние слова благодарности в эти минуты тут же перечеркивались многодневными тяжелейшими сценами хмурой ненависти, недоверия, унижения всех и вся. Только наши «закаленные» артисты могли все это вынести в большинстве своем да еще находить силы ломать атмосферу и делать спектакль. И выигрывать. Только наши ребята, я уверен. Но не бесследно, конечно же.
30 августа 1990 г., Одесса
Мой бессрочный фильм. Смешно и грустно. Это, действительно, анекдот уже. Первый раз так тошно и пусто было в Одессе. Хотя... что в Одессе... В основном был в море. В 7 утра уходили на «Призраке» и приходили в Ильичевск затемно... после 9 вечера. Осталась одна сцена.
Быть здесь просто невмоготу. После работы каждый день выпивал. Плохой сон... душа болит. Мне плохо. Лечу в Москву.
29-30 августа 1990 г. Одесса
Сбор труппы — в 11.00. Летел из Одессы первым рейсом (8.15), успел. Пришел к началу. Встреча с мэтром — ничего нового.
30 сентября 1990 г.
Бессмыслица, бессмыслица, бессмыслица. Надо что-то делать — идет время, бездарно и монотонно идет время.
2 октября 1990 г.
Какие спокойные осенние дни начала сезона. Упругий морозец утром. Легко идти в театр. Солнечно, светло в подвале, солнечные квадраты окон на полу.
Неспешные теоретические разговоры. Ощущение единственного смысла в том, что есть эти разговоры, и какими бессмысленными в эти часы кажутся репетиции спектакля, чтобы потом показывать публике бессмысленность набегающей на песок волны. А вот эти беседы, вовсе не прикладные, бесцельные в каком-то смысле, — эти беседы представляются наполненными смыслом и значением и, в конечном счете, — целью.