Шрифт:
10 марта 1990 г.
Идет последний спектакль этой серии. Спектакль сильно изменился. Нет, не стал хуже (или лучше), стал несколько другим. Я думал, что не стоит играть в подвале, и сейчас думаю — напрасно шеф отказался от Таганки. Сейчас-то просто уверен, что был бы большой успех. Но и здесь, в подвале, температура хорошая, принимают хорошо.
Серия была тяжелая (в физическом смысле). Устали. Ну, все, последний. А завтра — опять... На 16.00 назначена встреча с А.А. Какие-то планы, даже не знаю, какие.
Хотел лететь на пару дней в Ростов, надо отложить. В Киев приглашают сниматься в картине «Симон Резник». Не знаю... Полная неясность.
Не знаю, как выразить. Как описывается это состояние? Чувствую разрушение, внутри, в себе. Может быть, равнодушие. Временами пыжусь... что-то пытаюсь... но... честно, сам себе говорю: лень, лень, лень, мне не хочется ничего. Вот только еще бездомность донимает. Страшно волнуюсь и боюсь, что случится что-нибудь непоправимое, не-по-пра-ви-мое. Хотя... понимаю, что не-по-пра-ви-мое уже позади. Иногда забываюсь, бегу, стараюсь успеть, сделать, позвонить, вдруг останавливаюсь: зачем? мне? не хочу... не надо. Редко стал писать маме и папе, казню себя за это... казню и не пишу. Телефон подстраховывает. Перед сном пью коньяк. Не читаю ничего. Включаю тихонько «Свободу» и засыпаю. Днем... бегу. Вечером — играю... Вот такой внутренний монолог. Ладно, хватит.
18 марта 1990 г.
Прилетели вчера... Будем играть три спектакля в театре-лаборатории Гротовского. Видно, за последние пару лет произошло что-то, поездки, страны, города... много невероятных событий произошло с нами. Поэтому трудно до конца оценить эту скромную поездку во Вроцлав.
Вот эта арка... узенький переулок... вот крутая лестница туда, наверх. Вот входим в зал. Сколько было слухов, разговоров, легенд, мифов!!! Ежи Гротовский! 60-е, 70-е годы — Гротовский... И если бы тогда кто-нибудь из нас попал сюда, только во сне... Зал... даже зальчик, с усеченным потолком, два окна... Понимаю, что святыня, понимаю, что история.
Ksiaze nieztomny. Akropolis. Tragicne ozieje doktora Fausta. Apokalypsis cum figure. Все это здесь, в маленьком зале Laboratory theatre of Wroclaw, или teatr laboratorim, если по-польски.
Но чувство пригашено. Боюсь, что это только у меня. Спрашиваю ребят... нет, со всеми что-то подобное. Хотя со мной, может быть, больше, чем с другими, происходит. Может быть, даже возраст начинаю ощущать. Все-таки мне 43 года... а живу все как-то по-студенчески, по-актерски. Задержался в этом состоянии. Хорошо или плохо это... не знаю. Чувствую только противоречие, явное противоречие.
Сейчас репетируется 2-й акт. В музее, на первом этаже (теперь здесь музей). Фотографии, фотографии, афиши. Вот костюм стойкого принца, вот ботинки на деревянной подошве из «Акрополиса»... Музей. Важнейшие даты театра. Печальное, печальное, грустное зрелище. Безнадежная попытка остановить мгновение, задержать, остановить то, что не останавливается, — Время... Театр. Закрадывается еретическая мысль — а нужно ли все это? Музей? и проч. Вот и мы так, скоро рассыплемся... перестанем быть...и что? Музей в подвале на Воровского, 20? Да, наверное, там мог бы получиться хороший музей, не хуже этого.
Расписание, как всегда, плотное.
Живем в чудесном месте... Возят на автобусе.
14 апреля 1990 г., Вроцлав
Расписан весь день. Еще втиснули все-таки просмотр нескольких видеокассет о Гротовском и его спектаклях. Получается — весь день. Завтрак с 8 до 9, выезд где-то в 9.30 в театр... тренаж (Абрамов), фильм, Васильев, Юрова, Скорик опять с нами и т. д. В 9 вечера приезжаем на ужин в гостиницу и в 22.00 репетируем «Сегодня мы импровизируем» для Пармы. В первом часу ночи расходимся спать и т. д.
В первый день, 14-го, я заболел сильно. Ангина, наверное. Даже отвезли днем с репетиции домой, снабдив аспирином. Лечился всеми средствами. Расстроился, что не смог петь в этот вечер с ребятами пасхальную литургию, которую готовили несколько месяцев специально для Пасхи. И ко всенощной тоже не смог поехать. Наши были в православной церкви местной.
Ночью вышел на улицу. Место, где мы живем, почти пригород, какое-то богатое военное охотничье хозяйство... Рядом костел. Тихо. Почти деревня. Темно. Помолился. За Танюшу помолился. Вспомнил, как на прошлую Пасху мы с ней были в храме на Якиманке. Детонька, родная моя. Она так молилась. Мы не знали... не знали... не знали... Была последняя Пасха. Я думаю, что душа Танюши спокойна. Я верю. Она слышит, как я с ней разговариваю, и она в покое, в вечном Покое. Это так. Она самый светлый и самый добрый человек. Самый светлый и самый добрый из всех, кого я знал на этой земле. Вместе с ней кончилась моя жизнь. Так ясно и просто сознаю это, и никакой печали нет в душе у меня, что жизнь моя позади. Честное слово. Позади с ней. Впереди с ней. Теперь я могу посмотреть на всю свою жизнь со стороны.
А теперь... что-то другое... остаток, отросток... какая-то другая посторонняя ветка... Вот что теперь моя жизнь.
Вчера был тяжелый день. В духе наших «борений». Все устали. Ничего не успеваем (правда и то, что много времени тратилось нефункционально). В 22 шеф сказал, что съездим на ужин в гости и вернемся на ночную репетицию (что вообще обычно у нас). Поехали, поужинали... вернулись, начали репетицию со 2-го акта. Усталость, раздражение.. Наташа К. впала в транс.. Зал другой... мизансцены надо менять и т. д. Нервы, срывы... Хамство... Шеф прекратил репетицию, ушел в кабинет... Началось... ну к черту, не хочу про это... глупости, все мрак и пустота... неверие и невоспитанность, хамство и нецивилизованность, не творчество и не знание... в общем, мрак.