Шрифт:
Опять дикое состояние... Порой кажется, бессвязное, нелогичное. Потом Раскину было написано письмо, которое я отнес к нему в номер. Это уже после двух ночи. Я сам валился с ног. Потом еще составляли расписание. Совершенно безнадежное занятие, бесплодное и бесконечное. Кошмар. Пришел домой и уснул сразу же, зная, что завтра все начнется с начала, все изменится, переменится, отменится.
Смотрели по телевизору вести с родины. Первомайское побоище на Красной площади... Печально и страшно. Отсюда все воспринимается, может быть, даже острее.
2 мая 1993 г.
В 10.30 начал тренаж. Занимаемся в Studio Due, приличное пространство, правда, пол покрыт гнусноватым ковром. Есть кондиционер, но мы открываем дверь, чтобы проветрить. Целый день, с перерывами, льет дождь.
Провел два занятия по 1,5 часа. Проходят неплохо, довольно живо и естественно.
Группа, действительно, случайная во всех отношениях, разношерстная, без центра и своего смысла. Хотя по отдельности, наверное, все способные и талантливые люди. Почему он построил такую компанию? Странно.
Потом был вокал, потом 1,5 часа импровизация. Потом пришел Васильев в 15.00, перед тем как начались какие-то претензии (совершенно непонятно, по какому поводу и к кому обращенные, наверное, к Раскину, который тут же присутствовал). На обед опоздали в результате.
Раскин принес в кульках какое-то говно, которое мы и съели без чая и воды. Расписание было названо преступным и отменено, другого назначено не было. Все сели на ступеньках и стали ждать, временами спрашивая меня: что дальше? Шеф решил, чтобы мы смотрели показ итальянцев, чем и занимались с 17-ти до 20-ти. Потом опять — неизвестно, что делать. «Идите работать», — сказал шеф. Пришли во вторую студию. Репетируем, кто что.
Хочется есть и хоть какого-то порядка...
С нами он еще не репетировал с приезда.
3 мая 1993 г., Рим
День рождения А.А. Тяжелейший день. Кризис. Не может собраться. Наедине пытался найти какие-то слова, что-то сказать... но все очень сложно. Временами мне начинает казаться, что это болезнь, в самом тривиальном клиническом смысле... Ход мыслей записать просто невозможно, только на магнитофон. Потом останавливается и произносит совершенно трезво... но... все это — ерунда. «Всему причина — моя психическая болезнь». И опять — о невозможности работать... жить... и т. д. Часто повторяет о самоубийстве, вчера, например, просто сказал: я выброшусь из окна, у меня этаж высокий... Дальше: все бросили, все предали... меня окружают хамы... я сам из хамов, вышел из хамов и туда же вернусь... Много цветов. Итальянцы принесли кучу сладостей, шампанского две бутылки и колы... Что-то пытались петь, как-то поздравлять. Стоял мрачный... насилу выдавил «спасибо». Веселья не получилось. Потом полтора часа на террасе я уговаривал его пойти на репетицию... Невозможный диалог.
В конце концов пришел к нам, молча долго сидел... начал по слову выдавливать по поводу нашего вчерашнего ночного показа (показ, по-моему, был замечательный). Актеры по-своему чувствуют, что ситуация непростая... Спокойны, но напружинены... Мне все они нравятся сейчас, как люди, как актеры... как компания.
Потихоньку, кажется, раскручивается, говорит о вчерашних монологах.
«Тон вчерашней репетиции был очень неплохой, им нужно пользоваться... в дальнейшем.
Если бы спросили, а зачем вы это играете, что доставляет вам удовольствие? — вы бы ответили, мне доставляет удовольствие сочинятьигру! Вот какой это текст. То есть искусство для искусства — с одной стороны, но и — красота самой жизни — с другой! Пафос в этом! В невозможности ее исследования, расчленения и т. д. Для этой пьесы — в игре должна быть надежда,чтобы можно было сказать: это и есть жизнь!
В конце концов... вы бы сказали, я сочиняю для того, чтобы спровоцировать силу жить, я верю, что если правильно буду играть — спровоцирую самужизнь».
4 мая 1993 г., Рим
В 12-м часу закончилась открытая репетиция (10-я по счету), и после короткого перерыва началась наша репетиция (то есть русской группы), итальянцы ушли домой спать.
А у нас показ. Васильев сидит и смотрит молчаливо. Показывают 8 работ. Очень скучно и долго. Я бы никогда не смог все это высидеть и досмотреть, у него какая-то специальная способность смотреть скучные, бесконечные и беспомощные работы.
За эти дни делал записи в другой тетради, к сожалению. Старался что-то зафиксировать из этих безумных, идиотских дней. Эта римская история — невероятная история, хотя, конечно, она никак не кончится, то есть кончится, по обыкновению, хило и благополучно.
Только вот к своему преклонному возрасту стал определенно видеть, как нелогична, абсурдна, безнаказанна эта петрушка под названием жизнь.
Я устал. Чисто физически устал. А труппа (или группа, не знаю, как сказать) просто бездыханна. Вялые молчаливые тени, совершенно анемичные и безразличные.
Расписание составлено совершенно безграмотно, дико. Просто как будто вредители составляли, чтобы все провалить. Собственно расписания, в строгом смысле слова, никакого и нет. Просто жизнь по армейскому принципу: мне неважно, чтобы ты работал, важно, чтобы мучился...
Важно, чтобы актеры с утра до ночи находились в театре, не имели возможности отдохнуть и поесть и вообще, чтобы не было радости на лицах. Особенно раздражает радость и какие бы то ни было жизненные проявления... и т. д. Впрочем, ну что писать про это... Пусто.