Шрифт:
Он печально улыбается. Пришел поезд.
Он жутко расстроен последней репетицией.
Без даты
1995-1997
1995
Воскресенье. Утро. Утром дома.
Так все перемешалось... Надежды, уверенность, апатия, опустошенность настолько рядом, что, кажется, живешь этим в одно и то же время.
24-го декабря освятили «Студию-1», так теперь называется наш бывший подвал.
У меня нет никакойверы в то, что произойдет нечтои мы выпустим спектакль. Скорее предчувствие катастрофы. Произойдет нечто, и все рухнет.
Просто фантазии такие возникают, как сны, какие-то чужие люди входят в театр, начинают переделывать, перестраивать, возмущаются, зачем тут нагородили все это! И ломают, перестраивают, уничтожают.
Начинаю думать — а как же наши архивы, наши святыни? Тысячи пленок, фотографий, афиш и проч. и проч. и проч. Все летит по ветру, гибнет, исчезает.
Не только во сне такие катастрофы, иногда — даже чаще — наяву, во время работы или во время разговоров наших с Анатолием.
Мы нашей группой «Уран» переехали на Поварскую. Трудно «утрясались» на «новом» месте. Кое-как удалось свести все громадное расписание. Удивительно, в группе «М» сейчас шесть человек, в моей 14, вот вся труппа, ну, еще «Сирин», но помещений катастрофически не хватает.
Утром тренажи у всех.
Кое-как расходимся, «М» в «Студии 1», я в 3-й студии с 10 утра с «Сириным», с 11.30 с «Ураном».
Потом три концертмейстера одновременно работают, в это же время самостоятельные репетиции «Урана» и репетиции Васильева с группой «М» плюс Мари Тёречек (звезда венгерского театра и кино. фильм «Сорванец» помнят миллионы советских зрителей) - «Дядюшкин сон». С 18.00 или с 19.00 он переходит к нам и до 22.00 идет репетиция «Онегина».
12 февраля 1995 г.
Март и апрель работал с французской группой стажировки у нас. Вел тренинг 4 раза в неделю.
Группа как группа, молодые... никакие. 3-4 человека были неплохие (одна девочка из Австрии, Юта!). А так... любительство. Им очень нравилось, и все восторгало.
Без даты
1 мая начал репетиции с «Сириным» над «Плачем».
Как всегда, все у нас неожиданно и нервно.
Толя был в очередном нервном срыве, что-то там происходило, не помню уже, что... Короче, он хотел вообще отказаться от этого проекта, потом вдруг говорит (за несколько дней до 1 мая): «Николай, бери спектакль и делай сам, я не приду, у меня то и се, и вообще разрываюсь и просто не хочу, ни на одну репетицию я к ним не приду, делай все сам!» Ну, в таком духе был разговор.
До этого речь шла о другом, а именно: он проведет первые две недели репетиций (с 1-го по 14-е), а я потом буду «доводить» и покажу ему генеральную репетицию 22-го мая. Он — режиссер-постановщик, я — режиссер.
Вот такой был договор, и даже приказ какой-то Лихтенфельд издал.
Короче, я начал работать сам.
«Плач Иеремии». Репетиция
«Идею я дам», сказал. И действительно дал: положить в основу мизансцен древнееврейский алфавит. Идея как бы сама собой напрашивается, т. к. Иеремия четыре главы из пяти начинает с алефа и продолжает до тава, каждую новую песнь со следующей буквы алфавита, и так 22 песни в каждой главе, как и количество букв в алфавите.
Идея идеей, а делать работу с ходу было очень не просто. Начал с того, что раздобыл этот самый алфавит (далее древнееврейские буквы) и т. д., текст «Плача» на древнееврейском, всякие учебники и сидел дома, рисовал иероглифы. Рисование много дало. Почувствовал пластику, движение линии, объем. На планшете, в объеме все совершенно иначе, и потом переходы,т. е. чередование формы и хаоса.
22-го, как и обещал, показал генеральную репетицию.
Толя очень воодушевился, наговорил мне кучу благодарностей и хороших слов, тут же решил шить костюмы (от чего раньше категорически отказывался) и вообще решил уже в июле играть это в Москве.
29 мая 1995 г.
Прилетели в Берлин 1-го. На автобусе попали в пробку, ехали 6 часов вместо 3-х. Репетиции «Иеремии» 5-го, б-го, 7-го (они подлетели 4-го).
Играли в Маgnikirchе 8-го, 9-го и 10-го. Начало в 21.30 и 10-го в 19.30.
Лучший спектакль — последний, 10-го. Все сложилось, что должно быть на этом этапе работы.
Т. два раза приходил на репетицию. 7-го утром и 8-го утром.
Состояние у него было растерянное, сам не мог решиться репетировать, что-то шептал мне на ухо, чтобы я передал артистам и сделал с ними. Потом сказал, у меня много дел «вокруг», работай сам, и стал заниматься перестановкой зрительских мест и т. д.
Долго мучились с голубями и их мучили. Несколько раз отменяли эту мизансцену. Дело в том, что голубям слишком подрезали крылья, вернее даже однокрыло, и они как-то неловко падали на пол после того, как их подбрасывали актеры, попросту шмякались на пол. Делать это во время спектакля, конечно, никуда не годилось.