Стихотворения и поэмы в 2-х томах. Т. II
вернуться

Андреев Вадим Леонович
Шрифт:

6. «Все ярче закатное знамя…»

Все ярче закатное знамя, И яростнее небеса, И в море, как рыжее пламя, Рыбачьи горят паруса. Но солнце уснет в океане, Пылающий день догорит, Зажжется на черном кургане Усеянный звездами щит. По морю людского молчанья, Как тени слепых парусов, Полны неземного страданья, Проносятся призраки слов. 1937

Из цикла «ИНЕЙ В ЛЕСУ»

[1]. «В лесу пронзительней и чище осень…»

В лесу пронзительней и чище осень, Отчетливей и выше тишина. Вдоль просеки, на корни рыжих сосен Холодная ложится седина. Чуть тронешь нежные кристаллы, Как их уж нет, и влажный ловит взор Несмятых мхов зеленые кораллы И рыжих листьев спутанный узор. На острие иглы, как жидкий пламень, Плененная сияет высота: Живой росы темно-зеленый камень Над чашечкой засохшего листа. Лесной ручей чуть тронут льдом и снегом. Он жив еще, но он уже молчит. Его волна уже не бьет с разбега В береговой покатый малахит. Осенний лес. В тени не тает иней. Вдоль по земле крадется белый сон. Вот, как перо на коврик темно-синий, Упало облачко на небосклон. Укрывшись от зимы под лед хрустальный, Как теплый ключ, струится жизнь моя. Полна прозрачности первоначальной Ее незамутневшая струя. Сильнее времени дыханье духа. Под инеем, в кораллах нежных мхов, Неуловимо для земного слуха Проснулась музыка стихов.

[3]. «Туман прижат к земле ночным морозом…»

Туман прижат к земле ночным морозом. С утра стал каменным холодный мир. Еще вчера он был покорен грозам, Сегодня он — спокойствие и мир. Но только солнце выйдет из-за леса И в белый мох вонзится желтый луч, Как иней облаком взлетит белесым На кладбище родное нежных туч. Потухнет свет, зимою станет осень, Сольются с голым полем небеса, И лишь останется на иглах сосен Его окаменевшая роса. Чешуйчатое море палых листьев И островки еще зеленых трав, Их озаряет дымно-бархатистый Воды и воздуха чудесный сплав. Когда окончится мое существованье И я уйду под сень вечерних снов, Ты сохрани, снежок, воспоминанья, Минутные кристаллы этих слов.

[4]. «Тяжелый ветер по небу гуляет…»

Тяжелый ветер по небу гуляет, И лес стоит, как тень большого сна. Меж голыми стволами засыплет И все заснуть не может тишина. Слетка колышутся раскинутые ветки, И гаснет луч и вновь во мгле горит И мертвых листьев радужные сетки С бессмысленным упрямством шевелит. Им больше не гореть зелеными огнями В колеблющемся облаке ветвей, Они лежат шуршащими тенями Меж черными сплетеньями корней. Душа листа уже рассталась с телом. Она глядит оттуда, с дымной высоты, Как застилает снег смертельно-белый Родного леса мертвые черты. 1938

Из цикла «КОЛОДЕЦ В СТЕПИ»

[3]. «Рассвета нет — над близорукой далью…»

Рассвета нет — над близорукой далью Бессмертный снег струится и шуршит, И мир, покрытый бархатной печалью, Без просыпу, как зверь в берлоге, спит. Жизнь отошла. Когда она вернется? Вдали, в снегах, до дна обледенев, Как труп, оскалил мертвый сруб колодца Свой сине-черный и беззвучный зев. Под белым бархатом успокоенья Душе привольно и спокойно спать. Что может быть нежней оцепененья, Что может быть прекраснее — не знать.

Из цикла «ПРИГОРОД»

[3]. Лисица в клетке («Меж голых стен и пригородной грязи…»)

Меж голых стен и пригородной грязи Ограда окружила лысый сквер, Но корпус фабрики под струпьями проказы Неумолимо строг, непоправимо сер. От пролетающей лиловой тучи По черепичным крышам скачет тень. Вдоль изгороди, ржавой и колючей, Цветет усталая и пыльная сирень. Меж голых стен, в углу пустого сквера, Большая клеть и детский острый смех, И пленная лисица рыже-серый О прутья клетки обдирает мех. О как пронзительно, как беспощадно Горят ее холодные глаза, Как отразилась в них мучительно и жадно, Сквозь облака прорвавшись, бирюза! 1940

«Струистый воздух полон желтым зноем…»

Струистый воздух полон желтым зноем, Над океаном облака горят. Вполголоса с разгневанным прибоем Больные камни глухо говорят. В пустое бормотанье не вступая, До дна отливом волн обнажена, Стоит утеса глыба вековая В объятиях полуденного сна. Еще светлеет в вымоине черной Прозрачное пятно морской воды, Но скоро зной, тяжелый и упорный, Сотрет прилива влажные следы. И в глубине, между гранитных складок, Как белый притаившийся цветок, Рождается пленительный осадок, Соленый кристаллический снежок. Все испаряется, все исчезает, Уходит жизнь в небесную юдоль, — На дне любви чуть зримо оседает Рожденная тяжелым зноем боль. 1940

«Встает темно-рыжий, большой и тяжелый…»

Встает темно-рыжий, большой и тяжелый, Похожий на зверя, безветренный день. На брошенной пахоте, пыльной и голой, В глубокие борозды прячется тень. У самой опушки, в кустах ежевики Упрямо стоит засыхающий дуб, И плющ, извиваясь, зеленоязыкий Прижался к стволу миллионами губ. Сквозь жадную зелень тяжелые сучья В огромное небо, прощаясь, глядят, И в небе далеком угрюмые тучи, Как мертвые листья, бесцельно летят. Вокруг меня жизнь не моя прорастает. Бескрылые тучи летят надо мной. Мне душно. Что будет со мною, кто знает, За тридцать седьмой роковою чертой? 1937–1940