Такое же двойственное положение на рубеже между «капитализмом» и «социализмом» занимают и немецкие катедер-социалисты. Результатом этого двойственного положения и здесь нередко является эклектизм, который, однако, в своих основных чертах подходит ближе к теории эксплуатации, чем у Милля. Я остановлюсь здесь только на главе катедер-социалистов, Шеффле, с которым мы в этом сочинении встречались уже не раз.

В сочинениях Шеффле по вопросу о проценте на капитал можно резко отличить три различных направления. В первом своем направлении Шеффле следует теории пользования Германна, которую он ухудшает в теоретическом отношении вследствие субъективной окраски понятия пользования, приближает ее ко второй своей теории. Это первое направление преобладает в «Gesellschaftliches System der menschlichen Wirtschaft», но яркие следы его заметны еще и в «Bau und Leben des Sozialen K"orpers»784. Второе направление объясняет процент на капитал как профессиональный доход, получаемый капиталистом за известные услуги. Этот взгляд, высказанный уже в «Gesellschaftliches System», категорически подтверждается в «Bau und Leben»784. Но наряду с этим в последнем из названных сочинений можно заметить и немало зачатков социалистической теории эксплуатации. Они прежде всего сказываются в том, что все издержки производства сводятся к труду. Между тем как в своем «Gesellschaftliches System» Шеффле еще считает пользование имуществом самостоятельным элементарным фактором издержек наряду с трудом784, он теперь заявляет: «Издержки состоят из двух составных частей — из затраты личных благ в виде труда и из затраты капитала. Но последние издержки можно также свести к издержкам на труд, ибо производительную затрату вещественных благ можно свести к сумме частиц труда, затраченных в предыдущие периоды производства, и поэтому все издержки могут быть рассматриваемы как издержки труда»784.

Если, таким образом, труд является единственной важной в хозяйственном отношении жертвой, которой стоит производство благ, то ясно, что и результат производства должен быть целиком предоставлен тем, кто принес эту жертву. Шеффле также часто дает понять (например, III, 313 и след.), что идеал народнохозяйственного распределения благ он видит в том, что блага должны распределяться между отдельными членами народа по размеру предоставленного труда. В настоящее время, конечно, осуществление этого идеала еще задерживается различными препятствиями, между прочим тем, что обладание капиталом служит средством присвоения, частью нелегального и неморального, частью легального и морального, продуктов труда786. Однако Шеффле не отвергает окончательно этого «присвоения капиталистами прибавочной ценности»: последняя может существовать до тех пор, пока мы не в состоянии заменить «народнохозяйственные услуги частного капитала другою, вполне определенною, более совершенною и «поглощающею» меньшую долю прибавочной ценности общественною организациею»786.

Наряду с такою оппортунистическою терпимостью, Шеффле часто высказывает также в сухой форме тезис теории эксплуатации, что процент на капитал является грабежом чужого труда. Так, например, непосредственно за вышеприведенными словами он говорит: «Во всяком случае, спекулятивная частнохозяйственная организация не является еще non plus ultra истории народного хозяйства. Она служит социальной цели только косвенно; непосредственно же она направлена не на наибольшую чистую пользу для общества, а на наибольшее приобретение частными владельцами средств производства и на доставление наивысшего наслаждения семьям капиталистов. Обладанием недвижимыми и движимыми средствами производства пользуются для того, чтобы присвоить себе как можно бо льшую часть дохода от национального труда. Уже Прудон в своей критике сделал вполне очевидным, что капитал эксплуатирует сотнями различных способов. На долю наемных рабочих постоянно выпадает только часть дохода, необходимая одаренному разумом прямоходящему рабочему животному, которого нельзя заставить довольствоваться удовлетворением одних только животных потребностей, для того чтобы удержаться на том исторически обусловленном уровне, который делает самого предпринимателя конкурентоспособным».

Обширное распространение эклектизма я считаю симптомом неудовлетворительного состояния экономической доктрины о проценте: сочетают элементы нескольких теорий тогда (и потому), если ни одну из них не находят удовлетворительной.

Вторым симптомом, свидетельствующим о том же, является то обстоятельство, что поток публикаций по вопросу о проценте на капитал не может остановиться, несмотря на большое число существующих теорий. С тех пор как научный социализм вызвал скептическое отношение к старым школам, нет ни одного пятилетия, а в последнем пятилетии почти ни одного года, чтобы не появилась какая-нибудь новая теория процента787. Поскольку последние сохраняли хотя бы некоторые основные положения более ранних объяснений и были оригинальны только в разработке деталей, я старался подвести их под господствующие направления и изложил их в связи с последними уже в предыдущих отделах.

Некоторые новые попытки принимают, однако, совершенно своеобразное направление. Две из них, на мой взгляд, довольно замечательны и заслуживают поэтому более подробного изложения. Одна из них, которая в своих основных положениях несколько напоминает собою теорию естественной производительности Тюрго и которую я поэтому назову «новейшей теорией естественной производительности», принадлежит американцу Генри Джорджу, другая, представляющая собою несколько видоизмененную теорию воздержания, — немцу Роберту Шелльвину.

Джордж789 развивает свою теорию процента в полемике против Бастиа и его пресловутого примера об отдаче в аренду рубанка. Плотник Жак изготовил себе рубанок, который он отдал на год в аренду другому плотнику, Гийому. Он не довольствуется возвращением такого же по качеству рубанка, потому что в таком случае он не получил бы никакого вознаграждения за потерю выгоды, которую он мог бы получить от употребления этого рубанка в течение года, и требует поэтому, в качестве процента, еще новую доску. Эту отдачу доски Бастиа объясняет и оправдывает тем, что Гийом «получил свойственную орудию силу увеличивать производительность труда»789. Этого объяснения производительностью капитала Джордж по разным внутренним и внешним мотивам, которые здесь для нас не имеют никакого значения, не признает и говорит следующее:

«И я склонен думать, что, если бы все богатство состояло из таких вещей, как рубанки, а все производство было бы таким, как плотническое дело, т. е. если бы богатство состояло лишь из инертного вещества земли, а производство из преобразования этого вещества в различные формы, процент был бы лишь грабежом промышленности и не мог бы долго существовать... Но не все блага одной природы с рубанками, досками или деньгами, и не всякое производство есть преобразование в другие формы инертного вещества земли. Если бы я сберегал деньги, я не имел бы прироста — это правда. Но предположите, что я сберегаю вино. К концу года я буду иметь возросшую ценность, ибо вино улучшится в качестве. Или предположим то, что я, в пригодном для этого месте, держу пчел; к концу года у меня будет больше роев, а к тому же и мед, который они накопят. Или предположим то, что я выгоняю в поле овец, свиней и крупный скот; к концу года я, в среднем, также буду иметь прирост. То, что дает прирост в этих случаях, есть нечто такое, что, хотя вообще и требует труда, чтобы быть утилизированным, но тем не менее есть нечто отличное и отдельное от труда, а именно — действительная сила природы, начало роста, воспроизведения, которым характеризуются все формы того таинственного явления или условия, которое мы называем жизнью. И мне кажется, что именно эта-то сила и есть причина процента или прироста свыше того, чем мы обязаны труду».

То обстоятельство, что и для использования воспроизводственных сил природы необходим труд и что поэтому, например, и продукт земледелия в известной степени является продуктом труда, не в состоянии уничтожить ту существенную разницу, которая, по мнению Джорджа, существует между различными видами производства. При тех видах производства, «которые заключаются только в изменении формы или места вещества, как, например, строгание досок или добывание каменного угля», исключительной причиной является труд. «Останавливается труд — останавливается и производство. Когда плотник бросает свой рубанок с заходом солнца, прирост ценности, который он создает при помощи своего рубанка, прекращается, пока он снова не начнет своей работы на следующее утро... Промежуточное время, поскольку это касается производства, могло бы даже не существовать. Течение дней, перемена времен года не представляют собою никакого элемента в производстве, которое зависит лишь от количества затраченного труда». В других же видах производства, которые «стараются использовать воспроизводственные силы природы», элементом является время. «Семя в земле всходит и растет даже тогда, когда земледелец спит или обрабатывает другие поля»790.