По поводу новаго перевода Иліады, предпринятаго Гнедичем, возник литературный спор об относительном достоинстве эпическаго стиха древ-нйх и александрійскаго, заимствованнаго нами у Фравцузов. Этот спор, в котором главное участіе приняли Сергій Семен. Уваров и автор „Ябеды“ Капнист, был решен окончательно успехом Гнедича, сохранившаго в переводе размер стиха Гомерова. Ободренный милостивым благоволевіем Великой Княгини Екатерины Павловны, пожаловавшей ему пожизненную пенсію в полторы тысячи рублей, Гнедичь получить возможность окончить многолетній труд СВ0Й(5).

Ватюшков, котораго современная критика справедливо ставила на ряду с Жуковским, с юных лет принадлежал к избранному кружку литераторов; он оставил нам образцовыя произведенія в стихах и прозе. Ватюшков, первый из русских поэтов, в своих переводах и подражаніях, исполненных граціозных образов и изящных по внешней форме, познакомил нас с главнейшими поэтами Италіи и с древне-классическою антологіей. Война отвлекла его от литературных занятій, но не заставила уклониться от призванія, доставившаго ему вполне заслуженную славу. Тяжело раненый под Гейльсбергом, он, еще не успев излечиться, отправился снова сражаться в Финляндію— „страну дикую, но прелестную и в дикости своей“. Пораженный суровым величіем тамошней природы, поэт передал нам свои впечатленія в известной по своим художественным достоинствам статье: „Отрывок из писем русскаго офицера о Финляндіи“, а в посланіи к своему другу Петину, убитому под Лейпцигом, вспомнил кровопролитное дело при Иденсальми. За тем, в качестве адъютанта генерала Раевскаго, участвуя, вместе с ним, в походах и битвах 1813 и 1814 годов, Ватютпков и среди ужасов войны не забывал своего поз-

12*

тическаго призванія и занимался изученіем немецких поэтов. Патріотическія чувства Батюшкова, при виде опустошенной Москвы, выразились в превосходном лирическом произведеніи, „Посланіе к Дашкову", a воспоминанія заграничных походов в поэтических картинах: „Переход через Рейн" и „Пленный" (6).

Эпохи преобразованій порождают взаимныя обличенія приверженцев старины и новаго порядка: так было и в век Александра I, когда Государь, с перваго дня своего царствованія, дав слово управлять „по законам и по сердцу Великой Екатерины", возбудил светлыя надежды своих подданных. Наши соотечественники, поражая внешних непріятелей мечем, обращали в тоже время оружіе едкой сатиры против порока и слабостей, замедлявших преуспеяніе Россіи. Князь Вяземскій, в посланіях „К перу моему" и „К И. И. Дмитріеву", возставал против рифмоплетства, тогда бывшаго в большом ходу. Князь Иван Мих. Долгоруков, с приличіем салоннаго круга, приправленным колкою шуткою, написал : „Черты свободнаго писателя" и „Нечто для весельчаков". Совершенно инаго рода были сатиры князя Дмитрія Петр. Горчакова. Русскій Ювенал, ополчась против низких чувств и дел, шел против них также смело, как прежде на штурм Измаила. Он бичевал нещадно и губернаторов, грабящих вверенныя им губерніи, и подрядчиков — пагубных для арміи более чумы и картечи, и откупщиков — настроивших себе дворцы на вино разбавленное водою, и игроковъ— вежливо пускающих по міру целыя семейства. В особенности-же он преследовал подражателей Французам и отцев семейства, портящих иноземным воспитаніем детей своих. Случалось ему также нападать на сентиментальное направленіе бездарных подражателей Карамзина и на размноженіе періодических изданій, которое тогда в действительности вредило успеху дельных сочиненій. По словам его:

«Исполнить торопясь писательски желанья,

Все в ежемесячны пустилися изданья,

И наконец я зрю в стране моей родной Журналов тысячи, а книги ни одной».

Как член Беседы любителей русскаго слова, князь Горчаков был противник Карамзина, представителя литературной реформы, и подобно вождю „Беседы“, Шишкову, считал идеалом все освященное временем и обычаем (7).

Сатиры Милонова высоко ценились его современниками, видевшими в нем „безстрашнаго обличителя дерзостных нороков;“ но едвали можно признать в высокой степени гражданское мужество в авторе обличеній, имеющих характер общих мест. И ежели, во вторую половину царствованія Александра I, читатели сатиры „к Рубеллію“, узнавали в ней нелюбимаго всем тогдашним обществом Аракчеева, то сам временщик имел полное право не принимать на свой счет многаго, неимевшаго к нему никакого отношенія.

Наконец, как писатель популярный, должен быть упомянут Нахимов. Его сатиры и эпиграммы, вышедшія в свет семью изданіями, сделались известны не только на его родине—Малороссіи. но и во всей Россіи. Как страсть к тяжбам нигде не была развита в такой степени как между его земляками, то он преимущественно нападал на нижших служителей Фемиды—секретарей и подъячихъ.

Ленивая, но плодотворная деятельность Крылова проявлялась в баснях, сделавшихся народным достояніем. Борьба на жизнь и смерть Россіи с На-полеоном внушила Крылову несколько басень, помещенных им в журнале „Сын Отечества" : Ворот и Курица (Вороти суп), Волк на псарне и проч. В 1812 году, Крылов, был назначен помощником библіотекаря по русскому отделенію, (чтЬ, доставя ему обезпеченвый досуг, позволяло ему, от времени до времени, обогащать нашу литературу своими неподражаемыми баснями), и тогда-же получил, сверх жалованья, из Кабинета, пенсію в полторы тысячи рублей, которая через восемь лет была удвоена; а в 1814-м пожалован ему чин коллежскаго ассесора, (как сказано в рескрипте) — „в уваженіе отличных дарованій в россійской словесности" (8).

В числе членов „Беседы" была русская писательница Анна Петр. Бунина, издавшая несколько стихотвореній. По редкости в то время женщины— автора „Сельскіе вечера" и „Неопытная Муза" Буниной доставили ей названіе „Русской Сафо". Император Александр, в поощреніе нисательнице, пожаловал ей пенсію в 2,000 рублей.

Попытки созданія русской эпической поэмы были в высшей степени неудачны. Еще в 1810 году „любимый сын по литературе" Шишкова, князь Шихматов издал в свет лирическое стихотвореніе „Петр Великій", в восьми песнях; за тем, в 1812 году, появилась эпическая поэма Грузинцева „Петріада", в десяти песнях. Ни одно из этих песнопеній не было достойно Преобразователя Россіи. Возставая против таких рапсодій, Батюшков писалъ:

«Какое хочешь имя дан «Твоей поэые полудикой:

«Петр длинный, Петр большой, но только Петр Великій «Ее не называй» (9).

В эту эпоху, почти вся современная русская литература сосредоточивалась в журналах; но, подобно тому как и в наше время, немногіе лишь из них пользовались благосклонностью публики. Первое место между ними занимал „Вестник Европы", основанный Карамзиным и переданный им Жуковскому, который сперва издавал этот журнал.вместе с Каченовским, потом — один, и наконец передал Каченовскому. Под редакціей Жуковскаго, Вестник Европы возставал против сентиментализма, господствовавшаго в первых сочиненіях Карамзина. По поводу представленій на московской сцене комедіи князя Шаховскаго: „Новый Стерп", было сказано в Вестнике: „Чувствительность сердца есть конечно драгоценный дар природы; но надобно чтобы она была управляема здравым разсудком"....

Другой московскіи журнал „Русскій Вестиик", основанный Сергеем Никол. Глинкою, в 1808 году, имел задачею—возбужденіе народнаго духа в Россіи и вызов Русских к новой, неизбежной борьбе с Наполеоном. Приступая к изданію журнала, Глинка, между прочим, писал: „замечая нынешніе нравы, воспитаніе, обычаи, моды, и проч. мы будем противополагать им не вымыслы романическіе, но нравы и добродетели праотцев наших... Вог поможет Русским! Все истинно полезное, пріобретенное ими в теченіи целаго столетія, присовокупят они к полезным и похвальным качествам предков, и не чужим, незаимствованным, но своим родным добром будут богаты".... Одушевленный, волнуемый безсознательною любовью к отечеству, Глинка действовал не на умы, но на 'сердца своих сограждан, и пользуясь обстоятельствами, поселявшими общее сочувствіе к его восторженной речи, подвизался с успехом. Пристрастіе ко всему русскому доходило в нем до того, что, защищая „Кормчую Книгу", он ставил заключающіяся в ней правила на-ряду с мненіями Солона, Монтескьё, Шатобріана и других знаменитых мыслителей. Точно также, у Глинки, в статье: „Зотов, наставвик Петра I", сказано, что способ его ученія „соображается с правилами Руссо, Кондильяка, Локка и прочих писателей о воспитаніи"; а в другой: „Наставленіе Симеова Полоцкаго Дарю Алексею Михайловичу," сличаются его мысли с мненіями нетолько Сократа, Платона и Цицерона, но и Декарта, Боссюэта, Вольтера и Дидеро(10).