Карльсбадскія конференціи, открытый 7 августа 1819 года, продолжались двадцать дней. Меттерних взял на себя иниціативу всех вопросов, стараясь придать им реакціонный характер. Статыо 18-ю Союзная Акта, которою обезпечивалась свобода печати, он хотел заменить повсеместным введеніем ценсуры. По словам его, правительства найменьших германских владеній, из желанія пріобресть сочувствіе народа, готовы были жертвовать интересами первостепенных держав. Ничто не мешало им действовать в тридцати или сорока местах періодическою прессою против Австріи, которая ве могла отражать такіе нападки в своих періодических изданіях, подлежащих ценсуре, и не имела права прибегнуть к вооруженной силе. Основываясь на том, Меттерних домогался, чтобы учреждена была ценсура, по крайней мере, для газет и журналов. За тем, предложено им-же установленіе центральной коммисіи, снеціально обязанной следить за революціонными кознями, которая, по словам Генца, должна была „служить охраною против свободы Германіи". Наконец, Меттерних требовал, чтобы свободныя учрежденія германских государств были ограничены отделышми собраніями земских чинов. Пользуясь насильственными поступками радикальной партіи, Меттерних преувеличивал в глазах немецких дипломатов опасность угрожавшую общественному порядку и склонил их согласиться на свои предложенія: свобода печати была отменена на пять лет и подвергнуты цензуре все сочиненія, заключавшія в себе менее 20-ти листов; (в последствіи, пяти-летній срок продолжен на неопределенное время); надзор за профессорами и студентами поручен особому чиновнику от правительства, соединявшему в себе обя-

27*

занности обвини теля, наблюдателям цензора по нравственной и научной частям. В Майнце учреждена центральная коммисія, для надзора за действіями демагогов, уполномоченная подвергать аресту безпокойных людей на всем пространств!; Германіи. Все эти постановленія были сообщены франкфуртскому сейму, 20 сентября, и утверждены им без прекословія. Влижайшим последствіем карльсбадских завещаній было преследованіе участников мннмаго заговора, имевшаго целыо, по заверенію Меттерниха, основаніе германской республики. Ян был арестовать, Арндт потерял место профессора исторіи в боннском университете. В ІГруссіи, лучшіе люди страны покушались свергнуть опеку Австріи, но их усилія были безуснешны: министры Гумбольдт, Вейме и Войен вышли в отставку. ІІІтейн негодовал, видя, что германскія конституціи выкроивались по мерке предложенной Меттернихом. Нибур предвидел, что ожидало Германію „без любви к отечеству, без преданности к правительству, при недоверчивости и злобе между властителями и подданными".

В самой среде карльсбадских совещаній, Меттерних встретил упорнаго противника своим замыслам в лице виртембергскаго уполномоченнаго, графа Винцингероде, который, со злою ироніей принимая сторону австрійскаго канцлера, вместе с тем, сознавался в невозможности осуществить его предложенія. Отстаивая свободныя учрежденія Виртемберга, Винцингероде нриводнл в их защиту те самыя истины, кои служили Меттерниху на венском конгрессе оружіем против деспотизма Короля Фридриха. „Права народа на охраненіе от произвола — повторял Винцингероде — тем более законны, чем государство менее, потому что онусто-.шснія, совершаемый гіеною тиранства, тем более ужасны, чем малочисленное подверженное им стадо'4. С-ам Король Вильгельм, пользуясь родством соедини вишм его с Императором Александром, обратился к заступничеству нашего Государя и предупредить его на счет намереній Меттерниха. желавшагЬ сделаться распорядитедем судеб Германіи. Император Александр, прнняв сторону второстепенных германских держав, не хотевших подпасть под ферулу Австріи, но не желая—„ни поддерживать их сопротивленіе, ни сделать необходимым отдельное и прямое, но всегда ненавистное, вмешательство Россіи во внутреннія дела Германіи", послал, в конде того-же года, ко всем русским резидентам при второстевенных германских дворах, циркуляру в виде манифеста, в котором они получили наставленіе: 1) удерживаться от всякаго участія во внутренних делах Германіи; 2) отзываться выгодно о неприкосновенности прав каждаго из германских государству 8) не входить пи в какія объясненія на счет чрезвычайных мер, предложенных Австріей, ограничиваясь защитою достоинства государей и благосостоянія народов. Ободренньтя сочувствіем Императора Александра, второстевенныя державы оказались менее сговорчивы навенских конференціях, нежели в Карльсбаде. Ваварія отстаивала самостоятельность свою на равне с Виртембергом; Саксонія действовала еіце решительнее. Меттерних был принужден испрашивать мненіе с.-петербургскаго двора о венских конференціяху и, но всей вероятности, оне кончились-бы совершенным дипломатическим пораженіем австрійскаго канцлера, еслибы, на подмогу ему и прочим ретроградам, не случились событія. возбудившія новую тревогу в Европе: революція в Иснаніи и убійство герцога беррискаго. Пользуясь тем, он уепел провести идею, что хотя представительныя учрежденія ограничивают верховную власть в пользонаніи известными правами, однаже сословные чины не могут стеснять германских государей в исполненіи их обязанностей, относящихся к общему союзу. За то, независимость союзных государств от посторонняго вмешательства в их внутреннія дела была ограждена совершенно, при чем второстепенный державы не скрыли своей недоверчивости к Австріи(9).

Обратимся к событіям, непосредственно касавшимся Россіи.

Император Александр даровал Польше свободныя учрежденія с твердым намереніем соблюдать их неприкосновенность. Но сами Поляки —по крайней мере, правдивейшіе из них —не скрывают, что искреннее исполненіе конституціи Царства Польскаго со стороны правительства не могло-бы предупредить волненій Польши, пріуготовленных основаніем Царства (10). Такое сознаніе не дозволяет сомневаться в том, что Император Александр, возстановив Польшу, сделал важную ошибку в политическом отношеніи; а задуманное им присоединеніе к Царству западных областей, купленных русскою кровью и частью не вновь завоеванных, а возвращенных нами, от Польши — такая мера угрожала Россіи неизбежными бедствіями. Поляки не оправдали того сочувствія, которое Александр питал к ним постоянно от самой юности своей, по внушеніям Чарторыскаго. Едва лишь Государь оставил Варшаву, после перваго сейма, как обе палаты заявили государственному со-вету множество притязаній, вг почтительных выраженіях, но в таком тоне, который предвещал непзбежныя столкновения с верховною властью. Они распространялись в отвлеченных теоріх об отношеніях Царя к народу, об ответственности министров, будтобы нисколько не нарушающей верховных прав, требовали суда присяжных и свободы книгопечатанія, отчета об управленіи общественными именіями, представленія бюджета, и проч. Они порицали правительство, которое, по их мненію, действовало слишком поспешно, брало на себя слишком много работ, и от того часто останавливалось на неважных предметах, упуская из вида те,.в коих было наиболее надобности; они утверждали, что некоторые из Высочайших указов, противореча одни другим, затрудняли администрацію, и т. п. Недовольный этими замечаніями, Государь, в рескрипте совету управленія, от 23 августа (4 сентября) 1818 года, писал, что, на основаніи 154 статьи органическаго стату та, палаты не имеют права — ни обсуждать действія правительства, ни делать ему упреки, и что, по этой статье, предоставляется им 'только изъявлять свои мненія на счет предложеній сделанных правительством сейму. „П|,едставленія палат моглиб быть приняты во вниманіе только тогда, когда они служили-бы выраженіем желаній народа, или заключали-бы в себе спокойное сужденіе о предложении х сейму законодательных работах, и еслибы при том они били изложены с умеренностью, достоинством и без несправедливых притязаний". Далее — Государь поручал совету заняться возбужденными вопросами, на сколько того требовало благосостояніе страны. В отношеніи свободы печати, он советовал на первый раз сохранить ценсуру, пока опытъ других стран не покажет — возможно-ли отменить ее, не подав повода к злоупотребленіям вредным для общественнаго спокойствія. Касательно представленія бюджета и новой системы рекрутскаго набора, Император сослался на 91-ю статью конституціи, в которой было определительно сказано, что: „сейм, по предложенію Государя, разсуждает об увеличеніи либо уменыненіи налогов и податей, об измененіи и раскладке их, о составлены бюджетов, о монетной системе, о рекрутских наборах, а равно о всех прочих предметах, кои будут ему предложены Государем".

В заключеніе, Государь, для избежанія всяких недоразуменій, писал: „Совет управленія никогда не должен колебаться на счет истиннаго значенія палат: посредством их узнается общественное мненіе о прошедшем и желанія его относительно будущаго". Все, сказанное Александром^ не дозволяет сомневаться в том, что он, даровав Польше конституцію, хотел соблюдать ее в тех самых пределах, в каких она была начертана. Напротив того, Поляки увлекались воспоминаніями о былой посполитой речи, о том времени, когда все власти соединялись в руках сейма, (что и повело к безначаліго, имевшсму последствіем паденіе Польши), и подвергали опасности дарованньтя им права, легкомысленно нарушая свои обязанности (п).

В 1818 и 1819 годах, наше правительство обращало особенное вниманіе на улучшеніе тюрем и судьбы заключенных. Как повод к тому подало посещеніе Петербурга членами общества „друзей" (квакеров), то скажу несколько слов о сношеніях с ними Императора Александра. Еще в 1814 году, во время пребыванія в Лондоне Императора Александра, во всем блесве озарявшей его славы, ваходились там знаменитые филантропы—квакеры Грелье и Аллен. На одном из митингов общества, в мае, Грелье предложил, пользуясь предстоявшим тогда прибытіем Союзных Монархов, внушить им, что „царство Христа есть царство мира": эта мысль была встречена „друзьями" с болыпим сочувствіем. Как только Государи вріехали в Ловдон, квакеры немедленно составили адрес и назначили депутацію—„на случай, еслиб среди лести, которой Монархи ввимали ежедневно, им вздумалось на минуту пыслушать голос истины." Депутація, состоявшая из четырех членов, в числе коих были Грелье и Аллен, сперва отправилась к Королю Прусскому и в ответ на свой адрес услышала от него, что із его владеніях есть несколько квакеров, что это прекрасные люди; что-же касается до войны, то она необходима для достиженія мира. Вообще квакеры остались недовольны вежливым, но холодным пріемом Фридриха-Вильгельма.

„Совсем иным образом нас нринял другой, более великій человек и государь" — говорили „друзья", посетив Императора Александра. Государь, в сопровожденіи своей сестры, Великой Княгини Екатерины Павловны, молодаго сына ея герцога ольденбурскаго и других, предупредив депутацію квакеров, неожиданно появился на их митинге, присутствовал при богослуженіи „друзей", и уходя, пожал руки ближайшим из них — „снисходительность, которою эти добрые люди гордились до своего последняя дня, несмотря на свои идеи о человеческом равенстве и о грехе сниманія перед людьми шляпы."

Два дня спустя, депутаты общества явились, как им было назначено, в отель Пультеней, для представленія Императору своего адреса. Александр принял их весьма ласково, пожимая им дружески руки, и тотчас стал распрашивать их о религіозных их мненіях, их богослуженіи и других предметах. При объясненіи основных начал общества Алленном, Государ несколько раз повторил: „я думаю также“.—„Служеніе Богу—продолжал он — должно быть духовно; внешнія же формы имеют важность второстепенную. Я сам молюсь каждый день не в форме слов, но сообразно тому, как представляются мне тогда мои нужды. Прежде я держался слов, но слова часто были неприложимы к состоянію моего духа“. Квакеры говорили о войне, как о беззаконном деле, о рабстве людей, против котораго они постоянно боролись, о народных школах. Когда-же Грелье осмелился завести речь об ответственности государя столь обширной страны, какова Россія, на глазах Александра показались слезы; он взял квакера за руку своими обеими руками, сказав: „ваши слова долго останутся непечатленньгаи в моем сердце“. Государь уверял денутатов, что он согласен с большею частью их убежденій, и что, не смотря на свое исключительное положеніе, он соединен с ними в духовном поклоненіи Христу. Прощаясь с квакерами, Александр ириглашал их к себе в Россію и несколько раз повторил: „Если кто из вас отправится в мою страну по религіозным делам, пусть не ждет представленія, а приходит прямо ко мне. Я буду рад видеть его. Разстаюсь с вами, как друг и брат.“