Уже по кончине Благословенная Монарха, жители Каяны перенесли из Хапаланкагаса к главной церкве пальдамскаго прихода конюшню, служившую столовою Государю, и собрали в ней: лодку, в коей переезжал он через бурное озеро, кровать на коей он ночевал, возвращаясь из Каяны в Ниссиле, седло, на котором ехал, и тележку, в которую пересел у деревни Саресмеки: это были трофеи властителя, покорившая благодушіем сердца своих новых подданных (15).

Из Ниссиле Государь поехал в Торнео, откуда отправился обратно в Петербург по береговой дороге. Незадолго до прибытія на станцію Пудас, он уснул в коляске. Народа у станціи собралось множество, но велено было не шуметь, чтобы не разбудить Императора, и потому ямщики запрягали лошадей в царскій экипаж, молча и не дозволяя никому подходить слишком близко. В это самое время, подошла туда, опираясь на костыль, 80-ти-летняя старушка, именем Лиза Келло. Муж ея, старый финскій солдат. был убит в последнюю войну, и Государь пожаловал бедной вдове пенсію в 25 рублей серебром, получив которую, Лиза считала себя совершенно обезпеченною и ежедневно поминала в молитвах своего Августейшая благодетеля. Узнав о проезде Государя, она не спала от нетерпенія трое суток и с большим трудом, опираясь на костыль, пришла издалека на станцію, чтобы видеть его. „Теперь — сказала она — когда я так близко от него, никто не может мне помешать в том". Старушка была упряма, как настоящая Финка, и с нею не смели спорить, из опасенія разбудить Императора. Пользуясь тем, Лиза, с величайшими усиліями, взлезла на одно из колес экипажа и надела очки, чтобы лучше видеть „своего добраго Государя**. Но очки безпрестанно тускнели от слез старушки, и наконец она выразила свои чувства, сказав окружавшим ее: „Сестрицы, посмотрите, как тихо он спит; точно—как всякій человекъ44. Государь проснулся, и увидя, что коляска была оккружена старухами, ласково подал руку Лизе, которая потрясла ее по крестьянски, сказав: „рука нежна, как хлопчатая бумага; работа не испортила ее“. Император приказал прапорщику Мартинау перевести по-русски слова Лизы и протянул руку прочим старухам, взлезшим на колеса, а Лизе чрез Мартинау, позволил просить что пожелает. Она долго не могла понять волю Государя; когда-же, наконец, ей объяснили дело, она, зарыдав, сказала: „как могла-бы я быть неблагодарна до того, чтобы стала просить еще чего-либо, когда сюда пришла только увидеть, поблагодарить и благословить Ангела Божія, посланнаго ня землю, за тем, чтобы стольким тысячам душ даровать жизнь и счастіе? Нет! Я пришла только поблагодарить и благословить его как умею“. Простодушіе и безкорыстіе бедной вдовы пленили Государя. „Не поступили-бы так и самые богатые из моих придворныхъ“ — сказал он. и приказав отсыпать ей целую кучу серебряных рублей, отправился далее, напутствуемый благословеніями старушки и всего собравпіагося народа (|(і).

Император возвратился в Петербург, в но-

чи с 2-го на 8-е сентября, а в ночь на б-е выехал в Варшаву, имея в виду успокоить взволнованные умы горячих голов, считавших дарованный им законно-свободныя учрежденія не твердым основаніем своих прав, а лишь первою ступенью возсозданія „старосветской" Польши, с ея буйными сеймами, слабостью верховной власти, всемогуществом аристократіи и угнетеніем народа, наравне с безсловесными животными. Новосильцов, поставленный на страже интересов Имперіи, совершенно разошелся в видах с бывшим задушевньтм другом своим, князем Чарторыским, котораго пристрастіе к своим единоземцамъ—Полякам, в соединеніи с озлобленіем обманутаго в надеждах честолюбія, рисовало мрачную картину недовольной Польши. Еще до пріезда Императора в Варшаву, Чарторыскій, в письме к нему, повторил свои обычныя сетованія о притесненіях, которым — по словам его — подвергались жители Царства от местных властей над ними поставленных (17). Из переписки Великаго Князя Константина Павловича, видно, что он подвергался многим нареканіям и жалобам. и что усилія его возстановить дисциплину в польских войсках были выставляемы в глазах его Венценоснаго брата, как меры нестерпимаго тиранства. Александр, глубоко оскорбленный в дупіе столь неожиданными последствіями милостей оказанных легкомысленному народу, возимел намереніе лично убедиться в положеніи дела им созданнаго. К сожаленію, и те немногіе дни, которые Государь мог посвятить администраціи своих новых подданных, он был отвлечен посторонними заботами — пріемом посетивших его в Варшаве, Короля Виртембергскаго и герцога кум-берландскаго, парадами, маневрами, и проч. Тем не менее однакоже он убедился, что доходившія до него жалобы, большею частью, были напрасны, и ежели нельзя сомневаться в показаніи правдиваго Карамзина—будтобы Государь, по возвращеніи из Варшавы, в одной из искренних бесед, сооб' щил ему о своем намереніи, возстановить Польшу в ея древних границахъ—то, по крайней мере, позволительно предполагать, что Александр сказал это собственно для того, чтобы выслушать от Карамзина общественное мненіе по такому крайне-щекотливому вопросу. Карамзин, столь же великій гражданскою доблестью, сколь и умом, в поданной им Государю записке, высказал глас народа — глас Вожій. Он отважился сказать, что возстановленіе древняго Королевства Польскаго было бы противно священным обязанностям Самодержца Россіи и самой справедливости, что последствіем того былобы матеріальное и нравственное падете Россіи. „Я слышу Русских и знаю их — писал Карамзин.—Мы лишились-бы не только прекрасных областей, но и любви к Царю, остылибы душею и к Отечеству, видя оное игралищем самовластнаго произвола, ослабели-бы не только уменыпеніем Государства, но и духом, унизилисьбы пред другими и перед собою. Не опустел-бы конечно дворец. Вы и тогда имели-бы министров, генералов, но они служили-бы не Отечеству, а единственно своим личным выгодам, как наемники, как истинные рабы... А вы, Государь, гнушаетесь рабством и хотите дать нам свободу. Одним словом... И Господь Сердцеведец да замкнет смертію уста мои в сію минуту, если говорю Вам не истину, одним словомъ—возстановленіе Польши будет паденіем Россіи, или сыновья наши обагрятъ своею кровью землю польскую и снова возьмут штурмом Прагу"... (І8).

Отдавая справеливость благородству души нашего великаго историка, заметим, что в то время, когда он решился изложить свое мненіе против возстановленія Польши, Император Александр уже был приготовле его выслушать последствіями конститудіи, им дарованной Польше. Но каковы-бы ни были причины, побудившія Александра отказаться от мечты своей юности—возстановить Польшу в древних ея пределах, записка безсмертнаго исторіографа вечно останется свидетельством его чистой преданности Государю и безпредельной любви к отечеству.

В 1819 году, последовали важныя перемены в высшей сфере государственнаго управленія. По случаю кончины министра внутренних дел, Осипа Петров. Козодавлева, 24-го іюля, управденіе министерством было временно поручено министру духовных дел и народнаго просвещенія, князю Голицыну, и вскоре за тем — предместнику Козодавлева, графу Виктору Павловичу Кочубею. Отношенія к Государю товарища его юности, графа Кочубея, сделались совершенно иныя, да и сам Кочубей много изменился: современники, говоря о нем, повторяли слова графа Растопчина, что: „нет ни одной великой націи, которой кафтана он не носил-бы, исключая русскаго“, но бывшій либерал отчасти сделался деспотом. Вскоре за тем, 15 октября, умер управляющій мистерством полиціи, генерал от инфантеріи, граф Сергей Козм. Вязмитинов. По кончине его, вступил в исполненіе своих обязанностей, генерал ьадъютант Балашев, носившій только званіе министра полиціи во все время управления этим ведомством графа Вязмитинова, а 4 ноября министерство полиціи присоединено к министерству внутренних дел. Тогда-же департамент мануфактур и внутренней торговли отчислен к министерству финансов, а почтовый департамент оставлен в веденіи министра духовных дел и народнаго просвеіценія, князя Голицына (,9)

(1819—1820 г.)

Последніе годы царствованія Императора Александра I еще никогда не были предметом безпристрастнаго, благонамереннаго изследованія. Причины тому очевидны: источники сведеній могших служить к тому сохранялись под спудом, да и самая Исторія новейпіаго времени приняла у нас форму неосновательных обвиненій, либо панегириков, которым верили.... только их составители. Это подавало иностранцам возможность сделаться глашатаями новейшей русской Исторіи, и легко представить себе, как они искажали ее при совершенном незнаніи нашего быта. Вместо того, чтобы представить картину, либо, по крайней мере, очерк событій происходивших пред их глазами, они собирали слухи, сплетни, й приправя их собственными намёками и измышленіями, угощали своим рукоделіем всю Европу. В их сочиненіях находим источник неточных и даже превратных понятій о так называемом періоде реакціи последних годов Императора Александра. Оттуда-же вышли воз-

гласи против Священнаго Союза, преувеличенное понятіе о вліяніи на Александра поученій г-жи Криденер, и т. п.

Действительную-же причину крутаго переворота в видах и действіях Императора Александра должно искать в постепенном измененіи его характера—следствіи образа его жизни и вліянія внешних событій. Успешное окончаніе борьбы с Наполеоном, по собственному сознанію Александра, развило его религіозныя убежденія, но не могло не поселить в нем чуждую прежде его характеру самоуверенность. Призванный свыше служить орудіем Всевышняго Промысла, он воздал хвалу „не нам, не нам, а Имени Твоему", но не легко было ему разстаться с ролыо главы европейскаго союза, распорядителя судьбами Европы, и возвратиться к менее громкой деятельности преобразователя Россіи „по мыслям и по сердцу Великой Екатерины". После всех лестных изъявленій восторга и признательности расточенных ему народами западной Европы, после всего, виденнаго им в странах далеко опередивших нас на иоприще цивилизаціи, Александр должен был снова предпринять тяжкій для его сердца труд искорененія зол, утвержденных временем, признанных обычаем. Чтобы совершить такой подвиг, необходимы были надежные помощники; Александр не находил их: лучшіе люди века Екатерины, Державин, Мордвинов, Растопчин, не одобряли ни освобожденія крестьян, ни других коренных реформ, а товарищи юности Александра выказали на деле свою несостоятельность: граф Кочубей знал Англію и Францію лучше нежели Россію: Чарторыскій, иотеряв надежду сделаться наместником Царства Польскаго, проводил почти все свое время за границею и надоедал Государю пустыми іереміадами; князь Голицыну более и более погружаясь в мистицизму нерадел о делах міра сего; Сперанскій был живым укором Государю. В таких обстоятельстваху Император Александр, отстраняя от себя, мало по малу, заботы у правде нія, постепенно возлагал одни дела за другими на графа Аракчеева, который, пользуясь почти исключительно личным докладом Государю, пріобрел значеніе перваго министра. Сперва—неограниченная преданность Аракчеева Императору Павлу, а в последствіи—неутомимая деятельность, безкорыстіе и удаленіе от всяких связей с прочими вельможами внушили и поддерживали доверіе к нему Государя. Недостаток в образованіи нисколько не вредил Аракчееву, потому что он никогда не брал на себя роли самостоятельная распорядителя, а только исполнял то, что, но его докладам, было разрешено Государем, и все приказанія отдавал от имени Императора.

Таким образом Александр, отдалив от себя первостепенных сановников своих, более и более стеснял круг доверенных лиц, его окружавших, и постепенно предавался уединенію. Такому состоянію духа много способствовали понесенныя им потери: кончина любимой сестры, Королевы Виртембергской, Екатерины Павловны, другіе удары.... стольже чувствительные его любящему сердцу. Домашняя жизнь Государя располагала его к мрачному настроенію: Императрица Елисавета Алексеевна, отличавшаяся ангельскою добротою и просвеіценным умому но унылаго, меланхолическаго характера, не могла резсеявать глубокія заботы и думы, которым предавался Государь в последніе годы своей жизни. Очаровательный п обхожденіи, доступный, ласковый, он сделался недоверчивым, подозрительны м. Къ

этому періоду его жизни относятся донесенія, которыя высшая нолиція присылала прямо на имя Государя: первое из них было доставлено летом 1818 года. В начале они отличались умеренностью и большею частью заключали в себе сведенія на счет обще ственнаго мненія, современных слухов, и т. п. На основаніи этих донесеній, дух народа вообще представлялся в виде спокойном, утешительном, и только взаимныя отношенія помещиков и крестьян иногда подавали повод к замечаніям о неудовольствіях первых и неповиновеніи последних. Летом 1818 года, много толковали о намереніи правительства—освободить крестьян, и ходили слухи, будтобы Государь отправился за границу для того только, чтобы не находиться в Россіи при обнародованіи этой важной реформы. В высшем обществе порицали частыя отлу чки Государя; находили, что Ахенскій конгрес был чужд интересам Россіи, и что результаты его не соответствовали общим ожиданіям и не могли обезпечить на долго спокойствіе Европы. Заговор французских выходцев против нашего Государя, во время его пребыванія в Ахене, возбудил многія нареканія на австрійское правительство, которое у нас подозревали в содействіи приверженцам Наполеона. На счет брошюры Стурдзы, сужденія нашей публики были неблагопріятны, и самы же противники либеральных идей находили в этом сочиненіи картину германских университетов весьма неудовлетворительною, одне тени без света. Самые осторожные люди, отдавая справедливость благонамеренности автора, сознавали, что он писал о деле, котораго совершенно не понимал, и что многія сужденія его были превратны; друтіе считали весьма неприличным действовать преувеличеніем и злоязычіем против заведеній веками заслужив-