носещали общества. Офицер, появившійся в иіустерклубе, или в каком-нибудь другом неприличном месте, либо позволившій себе сколько-нибудь предосудительный поступок, был-бы тотчас удален из полка обществом товарищей; солдата, встреченнаго пьяным на улице, выжили-бы своиже, да этого и не случалось. Каждый из служащих в полку, дорожа званіем Семеновца, смотрел несколько свысока на прочія войска. Ни на ученье, ни в казармах полка, не слышно было не только брани, но и крупнаго слова; о телесном наказаніи — не могло быть и речи; одежда и пища солдат были лучше, нежели в других полках, чем они были обязаны своему венчанному шефу, а также полковому командиру, Якову Алексеев. 'Потемкину. Генерал- адъютант Погемкин, рыцарь в душе, храбрый офицер, джентльмен в полном значеніи этого слова, поддерживал облагороженное состояніе своего полка, которому едвали можно было найти подобный пример во всей Европе. Ласковое обращеніе его с подчиненными нисколько не вредило дисциплине, и Семеновскій полк по фронту ни в чем не уступал прочим полкам гвардіи (').

В 1819 году, когда Великіе Князья Николай и Михаил Павловичи были назначены командирами ‘2-й и 1-й гвардейских бригад, начальники 1-й и

2-й гвардейских дивизій барон Розен и Потемкин, вместе с тем, командовали Преображенским и Семеновским полками, при чем подчинялись бригадному командиру, состоявшему у одного из них (Розена) в команде, что было неудобно в сношеніях по службе. Несколько месяцев свустя, Император Александр соизволил на просимое ими увольвеніе от должности полковых командиров: на место Розена был назначен флигель-адъютантъ

барон Пирх, а на место Потемкина—полковник Шварц, бывшій прежде командиром Екатеринославскаго гренадерскаго полка и незадолго пред тем получившій в команду Лейб-гренадерскій полк (2). Это назначеніе, справедливо или нет, приписывали графу Аракчееву, который, в послед-, ній період царствованія Императора Александра I, был козлом отпущенія всех грехов нашей администраціи. „Надо выбить дурь из голов этих молодчиковъ“—говаривал суровый Сила Андреевич, но долго нерешался прямо сказать что-либо подобное Государю об усыновленном им полку. Когдаже был назначен командиром бригады, в которую входил и Семеновскій полк, Великій Князь Михаил Павлович, Аракчеев воспользовался неудовольствіем его на офицеров этого полка, которые не нравились Великому Князю—и щегольскою внешностью, и блеском своим на больших званых балах, и даже утонченным образованіем, казавшимся штабным фронтовикам излишнею роскошью для субалтерн-офицера, долженствующаго ограничивать круг своей деятельности ученіями и караулами. Чтобы исправить полк, вовсе нетребовавшій исправленія, назначили командиром его одного из тех немцев, которые, родясь и живя весь свой век в Россіи, не знают ни русскаго, ни немецкаго языка. Полковник ІТІварц соединял в себе грубое невеліество с необыкновенною вспыльчивостью и крутым характером. Он ничего не знал, кроме фронта: за то — пред фронтом являлся в виде фанатика. На ученьях, он выходил из себя, бранился, ревел диким голосом. бросал шляпу оземь, топтал ее ногами; нередко случалось ему ложиться на землю, чтобы лучше видеть, хорошо-ли на марше солдаты вытягивают по-

ски—„игру носков", как выражался сам Шварц. Всякому, сколько нибудь знакомому на практике с нашими войсками, известно, что русскій солдат любить справедливаго начальника, как-бы он строг ни был. Полковник Шварц не был строже многих гвардейских полковых командиров, но надоедал до крайности своим подчиненным. „Sans ^etre grand rosseur, il eut le talent de se faire plus d'etester du soldst que s’il l’eut assomm'ea—(Не будучи болыпим драчуном, он имел дар возбудить к себе в солдатах большую ненависть, нежели жесточайшій мучитель)—писал Дм. Петр. Бутурлин князю Волконскому. Не проходило в полку ни одного ученья без палок; не довольствуясь тем, Шварц бил солдат своеручно, дёргал их за усы, заставлял их плевать в лицо один другому и томил безпрестанными ученьями, даже в воскресные дни и праздники. В хозяйственном отношеніи, он был безкорыстен, но заставлял нижних чинов изводить их скудное жалованье на мел для беленія амуниціи и на фабру для усов; те-же солдаты, кои не имели усов, должны были наклеивать фальшивые каким-то составом, от котораго на лице делались болячки и чирья. С офицерами Шварц не умел обходиться и оскорблял ихъ—то пошлою фамильярностью, то грубыми выходками (3).

Перед отъездом Государя, в іюле 1820 года, в Варшаву, он посетил Семеновскій полк. Неожиданно пріехав в полковой госпиталь, куда поспешили собраться все офицеры, Государь говорил с ними очен милостиво, и обойдя все комнаты, сказал им: „прощайте, господа! будьте здоровы!" И долго офицеры оставались на месте, в молчаніи, как будто предвидя, что ласковыя слова обожаемаго Монарха будут для них последними (4).

По отбытіи Государя, притесненія Шварца усиливались более и более. Семеновцы терпели их. Наконец, терпеніе их лопнуло. Наши военные законы дозволяют приносить свраведливыя жалобы, на инспекторских смотрах; но, по всей вероятности, подчиненные Шварца не надеялись на защиту выспшх начальников, и потому решились жаловаться, не ожидая инспекторскаго смотра.

16 октября, на ученье полка, Шварц наказал телесно нескольких рядовых, имевших зиак отличія военнаго ордена; в тот-же день, нижніе чины роты Его Величества сговорились между собою просить своего ротнаго командира, капитана Капікарева, довести до сведенія вышняго начальства их жалобу на угнетенія полковника Шварца. Для этого они хотели воспользоваться вечернею перекличкою. Но как, на следующій день, четыре десятка этой роты должны были явиться на смотр к полковому командиру (5), а 18-го числа полк вступал в караулу то фельдфебель Брагин, желая дать отдых роіе, (а, может быть, получив сведеніе о намереніи своих солдат), отменил перекличку. Узнав о том, нижніе чины самовольно вышли из комната и собрались в среднем коридоре казармы. Дежурный по роте два раза объявлял им об отмене переклички, но люди не расходились, и по тому фельдфебель сам приказал им идти в комнаты, на что они единогласно отвечали, что хотят принести просьбу своему ротному командиру и просят послать за ним. Фельдфебель спросил: „кто имеет на мена претензію?“ и получив ответ, что: „рота довольна всеми начальниками и намерена только просить ходатайства капитана об отмене предстоявшаго на следующее утро десяточнаго смотра", лослал просить Кашкарева, чтобы он врибыл въ роту. Несколько спустя. Еашкарев, найдя всю свою команду в сборе, спросил о причине такого самовольная поступка. Когда-же все люди заговорили вдруг и нельзя было ничего разобрать из слов их, капитан заставил их молчать и стал давать им советы и увещанія, вместо того, чтобы вызвать вперед и арестовать первых, объявивших неудовольствіе на полковаго командира, что, по всей вероятности, прекратило-бы окончательно безпорядок. Пока говорил он, солдаты молчали, но едва лишь он прерывал свою речь, повторялась сотнею голосов общая просьба — облегчить тягость их службы. Полагая невозможным преодолеть упорство своих подчиненных, Кашкарев счел нужным уступить им, обещал довести о желаніи их до сведенія начальства и приказал людям разой тись, что и было тотчас исполнено. В то время, когда он уходил из роты, фельдфебель, провожая его, доложил, что наиболее шумели солдаты стрелковаго взвода. Кашкарев отвечаль, что он самь заметил тоже, и приказал поутру доставить ему список зачинщиков безпорядка. Но когда, на следующій день, фельдфебель, при раиорте, подал ему записку, в коей было помещено до двенадцаги человек, он, не обратив на то вниманія, не представил записки баталіонному командиру, и даже в последствіи затерял ее (с).

Капитан Кашкарев отправился из роты прямо к баталіонному, а потом к полковому командиру. Не заставь дома полковника Вадковскаго, Кашкарев оставил у него краткую записку о всем случившимся. Полковник-же Шварц, выслушав словесно донесеніе Кашкарева, ограничился форменною фразою: „наблюдать за порядком и ожидать утром дальнейших приказаній“. Между тем, Вадковскій, возвратясь домой уже весьма поздно и узнав о происшедшем в баталіоне, из записки Кашкарева, не счел нужным ехать в казарму, чтобы (как объявил он в последствіи)—„не встревожить людей своим внезапным пріездом". На следуюіцій день, в семь часов утра, Вадковскій, прибыв в роту Его Величества, приказал людям собраться, но, вместо строгаго разбора дела, стал, подобно Кашкареву, доказывать им важность их вины. В ответ на его неуместныя увещанія и упреки, люди покорно просили его довести до сведенія начальства, что „безпрестанная чистка и беленіе аммуниціи, не только истощали их средства, но даже не позволяли им в воскресные дни исполнять христіанскія обязанности". Вадковскій приказал роте разойтись и донес о всем полковому командиру, который, вьтслушав его словесный рапорт, отвечал, что поспешить довести о том до сведенія высшаго начальства, и тогда-же приказал полковому адъютанту донести о всем бригадному командиру. Великому Князю Михаилу Павловичу; а сам, уже в десять часов утра, на разводе, доложил о происшедшем безнорядке начальнику корпуснаго штаба, генералъадъютанту Бенкендорфу, который тотчас поехал к командующему корпусом, генерал-адъютанту Васильчикову, и довел до его сведенія о всем случившемся. Генерал Васильчиков, будучи нездоров, приказал начальнику штаба немедленно произвести изследованіе, чтобы открыть зачинщиков безпорядка. Лучшій способ к достиженію сей цели был, без сомненія, тот, чтобы взяться за людей, выказавшихся пред прочими во время принесенія жалобы ротному командиру; э ти люди были известны, и надлежало распросить их по одиначке: тогда, по всей вероятности, дело обошлось-бы строгим нака-заніем немногих наиболее виновных. Но, вместо того, генерал Бенкендорфу сообщив о происшедшем Великому Князю и вместе с Его Высочеством прибыв в полк, приказал построить стрелковый взвод в верхнем, a гренадерскій в среднем коридоре; когда-же баталіонный команднр доложил ему, что нижніе чины недовольны разделеніем их на две части, тогда свели всю роту вместе в среднем коридоре. Генерал Бенкендорфу обратясь к роте, спросил: на что она жалуется? По какой причине собрались люди на перекличку без приказанія, и не разошлись, когда им это было приказано? и наконец, не подговаривал-ли их кто к объявленію претензій? Люди отвечали: во

1-ху что довольны всеми начальниками, кроме полковаго командира; во ‘2-ху что собрались на перекличку для объявленія претензіи, без приказанія, и не расходились, в чем приносят искреннее раскаяніе, и в В-х, что к жалобе их никто не подговаривалу a решились на то они по общему желанно. Весьма естественно, что при таких расиросах нельзя было разъяснить дело. Еслибы, вместо того, замеченные в безпорядках на-кануне люди были допрошены по-одиначке, если-бы даже пришлось пожертвовать одним или несколькими из них для примера, то порядок был-бы возстановлен мгновенно (7). Сам Государь в последствіи писал графу Аракчееву: „Я почти уверен, что еслибы с первою гренадерскою ротою поступлено было приличнее, при самом начале, ничего другаго важнаго не было-бы“ (8).