Стихотворения. Поэмы. Проза
вернуться

Гейне Генрих
Шрифт:

РОМАНСЕРО

{64}

Книга первая

Истории

Когда изменят тебе, поэт,

Ты стань еще вернее —

А если в душе твоей радости нет,

За лиру возьмись живее!

По струнам ударь! Вдохновенный напев

Пожаром всколыхнется —

Расплавится мука, — и кровью твой гнев

Так сладко изольется. [7]

7

Эпиграф. Перевод А. Мушниковой.

Рампсенит

Перевод Л. Гинзбурга

Лишь властитель Рампсенит Появился в пышном зале Дочери своей — как все Вместе с ней захохотали. Так и прыснули служанки, Черным евнухам потеха; Даже мумии и сфинксы Чуть не лопнули от смеха. Говорит царю принцесса: «Обожаемый родитель, Мною за руку был схвачен Ваших кладов похититель. Убежав, он мне оставил Руку мертвую в награду. Но теперь я раскусила Способ действий казнокрада. Поняла я, что волшебный Ключ имеется у вора, Отпирающий мгновенно Все задвижки и затворы. А затвор мой — не из прочных. Я перечить не решилась, Охраняя клад, сама я Драгоценности лишилась». Так промолвила принцесса, Не стыдясь своей утраты. И тотчас захохотали Камеристки и кастраты. Хохотал в тот день весь Мемфис. Даже злые крокодилы Добродушно гоготали, Морды высунув из Нила, Внемля царскому указу, Что под звуки трубных маршей Декламировал глашатай Канцелярии монаршей: «Рампсенит — король Египта, Правя милостью господней, Мы привет и дружбу нашу Объявить хотим сегодня, Извещая сим рескриптом, Что июня дня шестого В лето тысяча сто третье До рождения Христова Вор неведомый похитил Из подвалов казначейства Груду золота, позднее Повторив свои злодейства. Так, когда мы дочь послали Клад стеречь, то пред рассветом Обокрал ее преступник, Дерзкий взлом свершив при этом. Мы же, меры принимая, Чтоб пресечь сии хищенья, Вместе с тем заверив вора В чувствах дружбы и почтенья, Отдаем ему отныне Нашу дочь родную в жены И в князья его возводим, Как наследника короны. Но поскольку адрес зятя Неизвестен нам доселе, Огласить желанье наше Мы в рескрипте повелели. Дан Великим Рампсенитом Сентября двадцать восьмого В лето тысяча сто третье До рождения Христова». Царь исполнил обещанье: Вор обрел жену и средства, А по смерти Рампсенита Получил престол в наследство. Правил он, как все другие. Слыл опорой просвещенья. Говорят, почти исчезли Кражи в дни его правленья.

Шельм фон Берген

Перевод В. Левика

{65}

На дюссельдорфский карнавал Нарядные съехались маски. Над Рейном замок весь в огнях, Там пир, веселье, пляски. Там с герцогиней молодой Танцует франт придворный. Все чаще смех ее звенит, Веселый и задорный. Под маской черной гостя взор Горит улыбкой смелой, — Так меч, глядящий из ножон, Сверкает сталью белой. Под гул приветственный толпы По залу они проплывают. Им Дрикес и Мариццебиль{66}, Кривляясь, подпевают. Труба визжит наперекор Ворчливому контрабасу. Последний круг — и вот конец И музыке и плясу. «Простите, прекрасная госпожа, Теперь домой ухожу я». Она смеется: «Открой лицо, Не то тебя не пущу я». «Простите, прекрасная госпожа, Для смертных мой облик ужасен!» Она смеется: «Открой лицо И не рассказывай басен!» «Простите, прекрасная госпожа, Мне тайну Смерть предписала!» Она смеется: «Открой лицо, Иль ты не выйдешь из зала!» Он долго и мрачно противился ей, Но сладишь ли с женщиной вздорной! Насильно маску сорвала Она рукой проворной. «Смотрите, бергенский палач!» — Шепнули гости друг другу. Все замерло. Герцогиня в слезах Упала в объятья супругу. Но герцог мудро спас ей честь: Без долгих размышлений Он обнажил свой меч и сказал: «Ну, малый, на колени! Ударом меча я дарую тебе Сан рыцаря благородный И титул Шельм фон Берген даю Тебе, как шельме природной». Так дворянином стал палач Прапрадед фон Бергенов нищий. Достойный род! Он на Рейне расцвел И спит на фамильном кладбище.

Валькирии

Перевод Л. Гинзбурга

На земле — война… А в тучах Три валькирии летучих День и ночь поют над ней, Взмылив облачных коней. Власти — спорят, люди — страждут, Короли господства жаждут. Власть — превысшее из благ. Добродетель — в звоне шпаг. Гей, несчастные, поверьте: Не спасет броня от смерти; Пал герой, глаза смежив, Лучший — мертв, а худший — жив. Флаги. Арки. Стол накрытый. Завтра явится со свитой Тот, кто лучших одолел И на всех ярмо надел. Вот въезжает триумфатор. Бургомистр или сенатор Подлецу своей рукой Ключ подносит городской. Гей! Венки, гирлянды, лавры! Пушки бьют, гремят литавры, Колокольный звон с утра. Чернь беснуется: «Ура!» Дамы нежные с балкона Сыплют розы восхищенно. И, уже высокочтим, Новый князь кивает им.

Поле битвы при Гастингсе

Перевод А. Блока и Е. Книпович

{67}

Аббат Вальдгэма тяжело Вздохнул, смущенный вестью, Что саксов вождь — король Гарольд — При Гастингсе пал с честью. И двух монахов послал аббат, — Их Асгот и Айльрик звали, — Чтоб тотчас на Гастингс шли они И прах короля отыскали. Монахи пустились печально в путь, Печально домой воротились: «Отец преподобный, постыла нам жизнь — Со счастием мы простились. Из саксов лучший пал в бою, И Банкерт смеется, негодный; Отребье норманнское делит страну, В раба обратился свободный. И стали лордами у нас Норманны — вшивые воры. Я видел, портной из Байе гарцевал, Надев злаченые шпоры. О, горе нам и тем святым, Что в небе наша опора! Пускай трепещут и они, И им не уйти от позора. Теперь открылось нам, зачем В ночи комета большая По небу мчалась на красной метле, Кровавым светом сияя. То, что пророчила звезда, В сражении мы узнали. Где ты велел, там были мы И прах короля искали. И долго там бродили мы, Жестоким горем томимы, И все надежды оставили нас, И короля не нашли мы». Асгот и Айльрик окончили речь. Аббат сжал руки, рыдая, Потом задумался глубоко И молвил им, вздыхая: «У Гринфильда скалу Певцов Лес окружил, синея; Там в ветхой хижине живет Эдит Лебяжья Шея. Лебяжьей Шеей звалась она За то, что клонила шею Всегда, как лебедь; король Гарольд За то пленился ею. Ее он любил, лелеял, ласкал, Потом забыл, покинул. И время шло; шестнадцатый год Теперь тому уже минул. Отправьтесь, братья, к женщине той, Пускай идет она с вами Назад, на Гастингс, — женский взор Найдет короля меж телами. Затем в обратный пускайтесь путь. Мы прах в аббатстве скроем, — За душу Гарольда помолимся все И с честью тело зароем». И в полночь хижина в лесу Предстала пред их глазами. «Эдит Лебяжья Шея, встань И тотчас следуй за нами. Норманнский герцог победил, Рабами стали бритты, На поле гастингском лежит Король Гарольд убитый. Ступай на Гастингс, найди его, — Исполни наше дело, — Его в аббатство мы снесем, Аббат похоронит тело». И молча поднялась Эдит, И молча пошла за ними. Неистовый ветер ночной играл Ее волосами седыми. Сквозь чащу леса, по мху болот Ступала ногами босыми. И Гастингса меловой утес Наутро встал перед ними. Растаял в утренних лучах Покров тумана белый, И с мерзким карканьем воронье Над бранным полем взлетело. Там, на поле, тела бойцов Кровавую землю стлали, А рядом с ними, в крови и пыли, Убитые кони лежали. Эдит Лебяжья Шея в кровь Ступала босою ногою, И взгляды пристальных глаз ее Летели острой стрелою. И долго бродила среди бойцов Эдит Лебяжья Шея, И, отгоняя воронье, Монахи брели за нею. Так целый день бродили они, И вечер приближался, Как вдруг в вечерней тишине Ужасный крик раздался. Эдит Лебяжья Шея нашла Того, кого искала. Склонясь, без слов и без слез она К лицу его припала. Она целовала бледный лоб, Уста с запекшейся кровью, К раскрытым ранам на груди Склонялася с любовью. К трем милым рубцам на плече его Она прикоснулась губами, — Любовной памятью были они, Прошедшей страсти следами. Монахи носилки сплели из ветвей, Тихонько шепча молитвы, И прочь понесли своего короля С ужасного поля битвы. Они к Вальдгэму его несли. Спускалась ночь, чернея. И шла за гробом своей любви Эдит Лебяжья Шея. Молитвы о мертвых пела она, И жутко разносились Зловещие звуки в глухой ночи; Монахи тихо молились.

Карл I

Перевод 3. Морозкиной

{68}

В хижине угольщика король Сидит один, озабочен. Сидит он, качает дитя, и поет, И слушает шорохи ночи. Баюшки-бай, в соломе шуршит, Блеет овца в сарае. Я вижу знак у тебя на лбу, И смех твой меня пугает. Баюшки-бай, а кошки нет. На лбу твоем знак зловещий. Как вырастешь ты, возьмешь топор, — Дубы в лесу затрепещут. Был прежде угольщик благочестив, — Теперь все стало иначе: Не верят и в бога дети его, А в короля тем паче. Кошки нет — раздолье мышам. Жить осталось немного, Баюшки-бай, обоим нам: И мне, королю, и богу. Мой дух слабеет с каждым днем, Гнетет меня дума злая. Баюшки-бай, моим палачом Ты будешь, я это знаю. Твоя колыбельная — мне Упокой. Кудри седые срезав, У меня на затылке, — баюшки-бай, Слышу, звенит железо. Баюшки-бай, а кошки нет. Царство добудешь, крошка, И голову мне снесешь долой. Угомонилась кошка. Что-то заблеяли овцы опять. Шорох в соломе все ближе. Кошки нет, мышам благодать. Спи, мой палачик, спи же.

Мария-Антуанетта

Перевод Л. Гинзбурга

{69}

Как весело окна дворца Тюильри Играют с солнечным светом! Но призраки ночи и в утренний час Скользят по дворцовым паркетам. В разубранном павильоне de Flor’ Мария-Антуанетта Торжественно совершает обряд Утреннего туалета. Придворные дамы стоят вокруг, Смущенья не обнаружив. На них — брильянты и жемчуга Среди атласа и кружев. Их талии узки, фижмы пышны, А в ножках — кокетства сколько! Шуршат волнующие шелка. Голов не хватает только! Да, все — без голов!.. Королева сама, При всем своем царственном лоске, Стоит перед зеркалом без головы И, стало быть, без прически. Она, что носила с башню шиньон, И титул которой так громок, Самой Марии-Терезии дочь, Германских монархов потомок, — Теперь без завивки, без головы Должна — нет участи хуже! — Стоять среди фрейлин незавитых И безголовых к тому же! Вот — революции горький плод! Фатальнейшая доктрина! Во всем виноваты Жан-Жак Руссо, Вольтер и гильотина! Но удивительно, странная вещь: Бедняжки — даю вам слово! — Не видят, как они мертвы И до чего безголовы. Все та же отжившая дребедень! Здесь всё, как во время оно: Смотрите, как смешны и страшны Безглавые их поклоны. Несет с приседаньями дама d’atour Сорочку монаршей особе. Вторая дама сорочку берет, И приседают обе. И третья с четвертой, и эта, и та Знай приседают без лени И госпоже надевают чулки, Падая на колени. Присела пятая — подает Ей пояс. А шестая С нижнею юбкой подходит к ней, Кланяясь и приседая. С веером гофмейстерина стоит, Командуя всем парадом, И, за отсутствием головы, Она улыбается задом. Порой любопытное солнце в окно Посмотрит на все это чудо, Но, старые призраки увидав, Спешит убраться отсюда!

Помарэ

Перевод М. Павловой

I
Бог любви забыл о гневе, Кровь кипит, гремят фанфары: Слава, слава королеве! Слава ветреной Помарэ! Не из края Отохайти, — Та во власти миссионера, — Нет, прелестницы-дикарки Не коснулась вовсе вера. К верноподданным выходит Раз в четыре дня, и только! И в саду Мабиль танцует Пред толпой канкан и польку. Рассыпает величаво Милость вправо, благость влево, От бедра до икры, право, В каждом жесте — королева! Бог любви забыл о гневе, И в груди гремят фанфары: Слава, слава королеве! Слава ветреной Помарэ!