– Боже, благослови Короля! – крикнул он на отличном русском.

Делать было нечего – я выстрелил в седьмой раз, на переносице появилась черная точка, и брызнули выбитые через затылок мозги.

Я посмотрел на Толстого. Мертв, можно не проверять. Ублюдки…

– Что здесь…

Я посмотрел на стоящего в дверях старика в форме тайного советника гражданской службы так, что он отшатнулся.

– Пошел вон!

– А я…

– Ваше Высокопревосходительство, я…

Кашинцев.

– Виктор Павлович! – Видок у меня, наверное, еще тот был, в лицо как плюнули. – Посмотрите на меня!

– А… так точно.

– Сейчас же звоните в Зимний. Пусть высылают наряд дворцовой полиции [63] .

– А…

– Боцман Кашинцев!

– Я! Есть!

Уже хорошо.

– Закройте двери на второй этаж. Немедленно.

Дело было настолько вопиющим, что меня послушали. Прибывшая Дворцовая полиция доставила меня в Зимний дворец – все-таки меня хорошо знали, помнили, прежде всего, как одного из конфидентов Николая, а его до сих пор в России помнили и уважали, даже народом деньги собирали на храм на крови [64] и на большой памятник. По моему же настоянию в Зимний доставили и тела, завернув их в подвернувшийся под руку брезент.

Пистолет у меня отобрали, точнее, я сам отдал. От усердия залапали, но это не имеет никакого значения – уже. В Зимний вызвали барона фон Коффа, полицеймейстера Петербурга, и криминалистическую бригаду. Пусть снимают отпечатки, пусть…

Ксении во дворце не было – давала Высочайший смотр в Кронштадте. Павел оставался в Константинополе.

Шок был так силен, что на меня и не попытались надеть наручников – а я даже не оттер лицо от того, что на нем было. Около меня постоянно были двое казаков Личного конвоя, чтобы не наделал чего. Чувствовали они себя весьма неловко, и один предложил «Вашему Высопревосходительству» не побрезговать табачком. Я сказал, что не курю, и это было правдой.

Должен был наступить отходняк, но не наступал, я был как взведенная пружина. Потому что понимал: счет идет на часы, мы пока проигрываем по времени. Они опережают нас.

Открылась дверь. Вошли барон фон Кофф и начальник Дворцовой полиции князь Камсаркани [65] .

Я ничего не сказал. Князь посмотрел на немецкого полицеймейстера, как всегда невозмутимого…

– Тот человек, которого… – начал он.

– … которого я застрелил, – продолжил я, – я не стесняюсь этого.

– Вы его знали, сударь?

– Определенно нет. На него есть что-то?

Полицейские переглянулись.

– Нет, ничего, Ваше Высокопревосходительство, – решился князь, – документы фальшивые.

– Отпечатки пальцев в базах не значатся, – добавил педантичный немец, – по пистолету экспертиза пока не пришла. По ДНК тоже пока ничего нет.

– И не будет, – сказал я, – ничего не будет.

Барон и князь Камсаркани неловко переглянулись.

– Что произошло? – продолжил я. – Я приехал в яхт-клуб, дабы иметь тет-а-тет с графом Толстым. Сразу говорю: не тет-а-тет, а собеседование по вопросам чести. Причины я раскрывать не буду. Пробрался на второй этаж и закрылся в кабинете… я знал, в какой кабинет его проводят, потому что сам являюсь членом клуба и хорошо знаю, что обслуживающий персонал обычно дает одним и тем же людям одни и те же кабинеты, иное происходит только в том редком случае, когда кабинет занят. Я спрятался… сделать это легко. Когда граф Толстой поднялся в кабинет, я объявился. Достал пистолет, чтобы испугать его, но убивать его я не хотел. Просто пистолет был мне нужен для того, чтобы придать весомости моим словам, чтобы граф Толстой и не думал в них сомневаться. В тот момент, когда мы разговаривали, вошел официант. У него был пистолет с глушителем, я сразу не понял, что происходит. Официант выстрелил в графа Толстого и попал, я же выстрелил трижды по ногам, надеясь обезвредить убийцу и взять его живым. Убийца упал. Я приказал ему не двигаться, держа его на прицеле, он проигнорировал это, мне пришлось стрелять на поражение, чтобы самому остаться в живых. Таким образом, все, что я сделал, – это обезвредил убийцу, который только что на моих глазах хладнокровно убил человека. Мои действия правомерны по любым законам.

И барон, и князь не знали что сказать, и я их понимал. Обоим было понятно, на какую тему у меня могла быть беседа по вопросам чести с графом Толстым. Никому не улыбалось привлечь к этому делу еще и Регента Престола, замарать Высочайшее имя. Возможно, они связывали с моим именем и бойню в Кабуле, хотя в газетах было сообщено об очередной террористической вылазке. Эти мрази сами отлично прикрывали убийства терактами – теперь это обернулось против них же.

– Проведите экспертизу, – сказал я, – все очень просто. Из моего пистолета стреляли семь раз. Все пули вы найдете в убийце, кроме одной – один раз я промахнулся. Ее вы найдете в стене. Сравните их с пулей в голове графа Толстого – она выпущена из пистолета с глушителем, глушитель оставляет на пуле характерный след, любой даже не очень грамотный криминалист без труда подтвердит это. Пусть у нас были пистолеты одного калибра, но этот след скажет, кто и в кого стрелял. К тому же мы сидели с графом Толстым лицом к лицу за столом. Проведите экспертизу и узнаете, что пуля, которая убила его, была выпущена от двери, а никак не с моего места.

– Вы промахнулись, сударь? – спросил барон фон Кофф.

Я недовольно покачал головой.

– Да, промахнулся. Я держал пистолет под столом, целиться не мог. Сделал три неприцельных выстрела как можно быстрее, чтобы попасть убийце в колено и вызвать болевой шок. Иначе через секунду я лежал бы рядом с графом Толстым с пулей в голове.

– А зачем вы держали пистолет под столом? – уточнил педантичный немец.

– Чтобы граф Толстой и на секунду не подумал, что я с ним шучу. Мне необходимо было, чтобы он внимал моим словам – каждому слову, с первого до последнего. Пистолет и доброе слово действуют куда эффективнее, чем просто пистолет.