Всем друзьям его стало грустно. Гончаренко заглянул в окно и увидел неподалеку от тюремной ограды

худенькую женщину в темном платье. Солнце играло в золоте ее волос. Глаза ее с мольбой блуждали по

тюремным степам. Возле нее, держа за руку, стояла девочка лет шести, которую, казалось, больше занимали

ружья солдат и медные трубы оркестров, чем голые стены тюрьмы.

— Дать бы ей знать, чтобы не волновалась, — как бы про себя шепнул Драгин.

— Это можно, — задорно крикнул Абрам. Он быстро заковылял к окну и, не дав никому опомниться,

костылем высадил стекла. В камеру ворвался шум, гомон, звуки труб и струи свежего, теплого воздуха.

— Иди, кричи громче! — подталкивая Драгина, говорил Абрам. — Кричи, она услышит.

Драгин, точно повинуюсь ему, подошел к окну и крикнул:

— Саша, Саша! Я здесь.

Лицо женщины вдруг засияло счастьем, она взяла на руки дочь, подняла ее высоко вверх, указывая

девочке на окно, в котором виднелась голова мужа.

Солдаты тоже заметили Драгина и с криками “ура”, “да здравствуют большевики” наполнили площадь.

Оркестры рявкнули “Интернационал”. Абрам отвернулся к стене и почему-то завозился с глазами.

Раскрылась настежь дверь камеры. Вошел старший тюремный надзиратель, хмурый и горбатый солдат.

— Забирайте вещи. Идемте за мной в контору.

— Да вещей-то нет у нас, кроме моих костылей, — пошутил Абрам.

— Ну, пошли. Без разговоров у меня.

В конторе тюрьмы их ждала делегация из солдат гарнизона и рабочих округа.

Они были свободны. Едва семь большевиков появились за воротами тюрьмы на площади, как их

расхватали по рукам и на руках, за стеной солдат, ощетинившихся штыками, под ликующие звуки музыки,

понесли через город к зданию партийного комитета.

Только одна Тегран в самом начале шествия выскользнула из рук и всю дорогу шла пешком.

Перед зданием партийного комитета, на площади, залитой солнцем, устроили грандиозный митинг.

Десятитысячная толпа залила собой и площадь и прилегающие к ней улицы.

Говорили горячо и долго. Большевики приглашали солдат и рабочих вступать в партию. Вынесли

резолюцию протеста против ареста большевиков и здесь же в резолюции высказали полное недоверие

Временному правительству, с призывом к объединению трудящихся города и деревни вокруг советов. У входа в

здание, на площади, поставили стол, крытый красным сукном, и тут же записывали фамилии солдат и рабочих,

пожелавших вступить в партию.

Правда, от меньшевиков пытался произнести речь местный лидер, занимавший пост председателя совета.

Но ему не только не дали говорить, но чуть было не избили, стащили за ноги с трибуны.

Когда митинг закрыли, и толпа рабочих, горожан, солдат растеклась по домам, Удойкин распорядился

установить военный караул у партийного комитета. — “На всякий случай”, — как заявил он протестующему

Драгину.

*

Впервые после долгих лет позиционного прозябания Нефедов был свидетелем и участником громадного

революционного подъема. Он просто не верил своим глазам — так быстро менялись события.

Бунт в полку, чуть не переворот в городе. “Дела”, — шепнул он про себя.

Тотчас же после митинга Драгин не преминул зазвать его в свой кабинет и там подробно потолковать с

ним.

— Карточку вам приготовят. А пока давайте продолжим разговор. Вы из полкового комитета?

— Да.

— Хорошо было бы иметь вас в дивизионном комитете. В этом теперь задача. Вся армия должна узнать

правду.

— Я буду в бригадном комитете, как выбранный.

— Нужно быть в дивизионном или еще лучше — в армейском. Хотя трудно туда попасть. Оформился он

недавно, и там крепко засели эти проклятые оборонцы. Полк надежный?

— Можно сказать, вся бригада за большевиков, — смело ответил Нефедов.

— Это хорошо. Кто из большевиков в полку и бригаде?

— Васяткин и еще кое-кто.

— Васяткин — хороший большевик, я знаю его. Расскажите, что у вас было. Да поподробней.

Взводный долго рассказывал.

— Отлично. Вы с одним из членов комитета выедете сегодня же на место. Нажмите на бригаду, чтобы

передвинула ваш полк к городу. Я уверен, что Временное правительство против нас вышлет карательный отряд