«Возможна ли женщине мертвой хвала?..»: Воспоминания и стихи
вернуться

Ваксель Ольга Александровна
Шрифт:

«Когда-то, мучаясь горячим обещаньем…»

Когда-то, мучаясь горячим обещаньем, Давно мне данным и живым поныне, Я путь вершила по седой пустыне, Считая дни с необъяснимым тщаньем. Когда-то, радуясь свободе обманувшей, С хвалой в звенящем медью горле, Я видела, как синь свою простерли Часы в даль будущую от минувшей, И мчалась мысль, как облако над степью, Его края желанья окрылили… И боль прошла, как запах белых лилий, Замкнула жизнь нерасторжимой цепью. О, тесен круг безвыходных мечтаний! О, душен мир, в который залетела! Незрячий дух и трепетное тело Не знают исполненья обещаний… Но если боль иссякнет, мысль увянет, Не шевельнется уголь под золою, Что делать мне с певучею стрелою, Оставшейся в уже затихшей ране? 10 декабря 1921

«Настойчивый звон, чуть слышное эхо…»

Настойчивый звон, чуть слышное эхо… Разбег безмятежный по пропасти краю… Медлительный взлет… И вот замираю Надолго, навеки ль? От смеха До слез осторожное слово не звало… О нежная, бойся! О, бойся пожара — Полуденный холод полночного жара Не сможет унять, и волнение ало. Стройнее и ближе, зарей осиянный, Чуть видимый оку, приблизившись плавно, Встаешь успокоен, счастливый и сонный, Глядишь сквозь ресницы с влюбленностью фавна. 21 декабря 1921

Последний день («И неподвижное янтарное повисло…»)

И неподвижное янтарное повисло Над водами потерянных морей Такое яркое на небе коромысло… Меня дыханьем ласковым согрей, Ведь бури гневные холмы испепелили, Залива раковина вскрытая нежна, Расцвел костер кроваво-красных лилий И выброшен дельфин с испуганного дна. Везде слежу грозовые знаменья: Наш посланный вернется ли назад? Сожгли мне лоб упорной мысли звенья, Когда весь мир отчаяньем объят… 27 декабря 1921

«Спросили меня вчера…»

Спросили меня вчера: «Ты счастлива?» — Я отвечала, Что нужно подумать сначала. (Думаю все вечера.) Сказали: «Ну, это не то»… Ответом таким недовольны. Мне было смешно и больно Немножко. Но разлито Волнение тонкое тут, В груди, не познавшей жизни. В моей несчастной отчизне Счастливыми не растут. 1916, 27 декабря 1921

«Моя любовь источником печали…»

Моя любовь источником печали Неиссякаемым становится уже. Я помню, как на солнечной меже Мы радость ясноглазую встречали. Я помню, как ромашками цвели Все дни, и лишь закатов медь Мне запрещала, запрещала сметь Стремиться к уплывающей дали. Теперь зима, и думать надоело Над вымыслом усталой головы… Но вспомни только: неба синевы Простор задумчивый в полях ромашки белой. Поля белы, но не ромашки это. Запорошило узкую межу… Везде бело, куда ни погляжу, И новь осенняя невестою одета… Дорогой, чуть намеченной, зеркала Сверканьем рассекают свод ветвей, Из облаков, жемчужин розовей, Негреющее солнце заблистало… Мне не жалеть утраченного рая, Я лжи и повторенья не хочу, Навстречу равнодушному лучу Слабеющие руки простирая. Опять хочу вернуться в снежный храм мой Откуда вышла я, разбужена тобой… И будет снова сниться голубой Вечерний свет за оснежённой рамой. 1921

«У нас есть растения и собаки…»

У нас есть растения и собаки. А детей не будет… Вот жалко. Меня пожалеет прохожий всякий, А больше всех докторша, милая Наталка. Влажной губкой вытираю пальму, У печки лежит шоколадная Зорька. А некого спрятать под пушистую тальму И не о чем плакать долго и горько. Для цветов и животных — солнце на свете, А для взрослых — желтые вечерние свечи. На дворе играют чужие дети… Их крики доносит порывистый ветер. 1921–1922

«Когда ты разлюбишь меня…»

Когда ты разлюбишь меня (А это придет, наверно), Я буду хранить суеверно Всю прелесть последнего дня. Сейчас я тебе дорог а, Потому что, сказал, — красива, Но скоро уже фальшиво (А я становлюсь строга) Твои слова зазвучат. И я запрещу — молчи же! И бисер опаловый нижет Огонь острием луча! Февраль 1922

«Ведь это хорошо, что я всегда одна…»

Ведь это хорошо, что я всегда одна. Но одиночество мое не безысходно: Меня встречаешь ты улыбкою холодной, А мне подобная же навсегда дана… Ведь это хорошо, что выпита до дна Моя печаль и ласка так нужна мне. Иду грустить на прибережном камне, Моя тоска, как камень холодна… Не много пролито янтарного вина, Когда весь мир глаза поцеловали; И думаю, что радостней едва ли И девятнадцатая шествует весна… Очнувшись от блистательного сна, Пыталась возродить его восторг из пепла, Но небо солнечное для меня ослепло — Сквозь искры алые обмерзшего окна И ширились лучи от волокна Дрожащего, испуганного света… Кто знает, что дороже нам, чем это, Когда душа усталости полна. 7 февраля 1922