Здсь, противъ мыса Суніума, явилась мн въ грозномъ видніи греческая муза и сказала свысока, покровительственнымъ тономъ, которымъ привыкла она говорить со всми: «отчего это, дружокъ мой, не восхищаешься ты дивной страною поэтовъ и героевъ, съ исторіею которой ознакомило тебя твое классическое образованіе? Если же не вдаешь ты твореній и подвиговъ великихъ мужей Греціи, значитъ, ты вполн пренебрегъ своими обязанностями, и любезные родители даромъ потратили деньги, отдавши тебя въ училище.» Я отвчалъ ей: «сударыня, знакомство мое съ вами въ молодости было такъ непріятно для меня, что я не могу привыкнуть къ вамъ и теперь, войдя въ зрлый возрастъ. Поэтовъ вашихъ читалъ я всегда со страхомъ и трепетомъ; а вы знаете — холодный потъ плохой спутникъ поэзіи. Разсказывая ваши приключенія, я длалъ тьму ошибокъ. Исторія ваша не очень-то умна сама по себ; но когда грубый простякъ, школьный учитель, прибавитъ къ ней нелпый разсказъ свой, она становится ршительно невыносимою. Потому-то и нтъ у меня ни малйшаго желанія возобновить знакомство съ дамою, бывшею некогда постоянной причиною моего умственнаго и тлеснаго истязанія.» Все это пишу я, для того конечно, чтобы оправдаться въ недостатк энтузіазма по классической линіи и извинить свое поведеніе, скрыть котораго нтъ никакой возможности.

Нечего и говорить, что такой образъ мыслей не длаетъ чести путешественнику, постившему родину Эсхила и Эврипида. Въ добавокъ къ этому, остановились мы въ ужасномъ трактир. И какую же прелесть могли заключать въ себ голубые холмы Аттики, серебристый заливъ Пирея и эта скала, увнчанная дорическими колоннами Паренона, для человка, искусаннаго съ головы до ногъ до клопами? Удивительно, если кусали они Алкивіада. Неужели эти гнусныя наскомыя ползали по немъ, когда покоился онъ въ объятіяхъ прекрасной Фрины? Всю ночь съ завистью продумалъ я о плетеномъ кузов или висячей койк Сократа, какъ описаны они въ «Облакахъ» Аристофана. Конечно изъ этого мста отдохновенія философъ изгонялъ клоповъ силою. Съ французскаго корабля, который изъ своихъ портовыхъ оконъ поглядывалъ на маленькій англійскій корветъ, смло стоявшій подл него, долетли до насъ веселые звуки марша въ то самое время, какъ цлая вереница лодокъ, взмахивая веслами, двинулась навстрчу къ пароходу, чтобы везти насъ съ него. Въ небольшомъ залив Пирея стояли русскія шкуны и греческія бриги; втряныя мельницы, темня вокругъ него на холмахъ, освщенныхъ солнцемъ, быстро вертли крыльями; по набережной раскинулся импровизированный городъ, на берегу стояли харчевни для матросовъ. Какъ странны греческіе извощики въ своихъ фескахъ, въ оборванныхъ, прошитыхъ нитками казакинахъ и безконечныхъ коленкоровыхъ юпкахъ. Какъ славно, совершенно на лондонскій ладъ, бранятся они, критикуютъ лошадей и экипажи своихъ товарищей, одушевляясь великодушной ревностью везти путешественниковъ. Нечего сказать, стоило взглянуть на рыдванъ, въ которомъ принуждены были хать мы въ Аины; но насъ утшала мысль, что Алкивиадъ и Кимонъ зжали въ экипажахъ еще мене комфортабельныхъ. Почти въ продолженіе всей дороги видли мы предъ собою красноватую гору, на верху которой возвышается Акрополисъ, а у подошвы блютъ городскія зданія. Эту широкую, желтую и безплодную долину, гд мелькаютъ мстами одни только захирлые оливковыя деревья, охватили со всхъ сторонъ такія живописныя горы, какихъ не видалъ я еще ни разу. Ничего нтъ въ нихъ дикаго и грандіознаго; но он какъ-то необыкновенно аристократичны. Розовыя облака тихо клубились вокругъ свтлыхъ вершинъ ихъ. Назвать гору аристократичною — такое выраженіе можетъ казаться афектаціею или нелпостью; но эти возвышенности Аттики также не похожи на другія горы, какъ, напримръ, Ньюгэтская тюрьма не похожа на клубъ путешественника. Одно зданіе тяжело, мрачно и грубо; другое легко, изящно и весело. По-крайней-мр я такъ думаю. Народъ, для котораго природа построила такой великолпный дворецъ, могъ ли не быть благороденъ, блестящъ, храбръ, уменъ и художественъ? Во время дороги мы встртили четырехъ Грековъ, которые хали на лошакахъ; другіе четверо играли въ засаленныя карты подл барака, названнаго англійскими поэтами: домомъ полудороги. Должна ли красота вншней природы облагораживать душу человка? Прозжая Варвикширомъ, вы думаете, что Шекспиръ, родясь и блуждая посреди чудныхъ долинъ и лсовъ, долженъ былъ отъ вліянія самой уже природы усвоить это художественное чувство, которое, какъ цвтокъ или роса, покоится на всхъ его твореніяхъ; но грубый ткачъ Ковентри и сварливый сквайръ Лимингтона смотрятъ съ младенчества на т же самые пейзажи, а какая же въ томъ польза для нихъ? Вы трактуете о природ и климат прекрасной Аттики, какъ о вещахъ, способныхъ облагородить душу Грека. Но эти сальные, оборванные погонщики, которые съ крикомъ и бранью дуются въ карты за три часа до полудня, которые вооружены съ головы до ногъ и между тмъ трусятъ подраться, разв не явились они на свтъ Божій въ той же самой Греціи, гд родились извстные герои и философы? Однако же домъ полудороги остался далеко за вами, и вотъ мы въ столиц короля Оттона.

Я не видалъ въ Англіи мы одного города, который можно бы сравнить съ Аинами; потому что Гернъ-Бэй хотя и разрушенъ теперь, но все же были нкогда потрачены деньги на постройку домовъ въ немъ. Здсь же, за исключеніемъ двухъ-трехъ десятковъ комфортабельныхъ зданій, все остальное немного лучше широкихъ, низенькихъ и разбросанныхъ какъ ни попало избушекъ, которыя украшены кое-гд орнаментами, съ очевидной претензіею на дешевую элегантность. Но чистота — вотъ элегантность бдности, а ее-то и считаютъ Греки самымъ ничтожнымъ украшеніемъ. Я добылъ планъ города, съ публичными садами, скверами, фонтанами, театрами и площадями; во все это существуетъ только на бумажной столиц; та же, въ которой былъ я, жалкая, покачнувшаяся на бокъ, деревянная столица Греціи не можетъ похвалиться ни одною изъ этихъ необходимыхъ принадлежностей европейскаго города.

Невольно обратишься къ непріятному сравненію съ Ирландіей. Аины можно поставить рядомъ съ Карлоу или Килярнеемъ: улицы наполнены праздной толпою, безчисленные переулки запружены неопрятными ребятишками, которые шлепаютъ по колна въ грязи; глаза у нихъ большіе, на выкат, лица желтыя, на плечахъ пестрый балахонъ, а на голов феска. Но по наружности, Грекъ иметъ ршительное превосходство надъ Ирландцемъ; большая часть изъ Грековъ одты хорошо и прилично (если только двадцать-пять аршинъ юпки можно назвать приличной одеждою — чего же вамъ еще?). Гордо разгуливаютъ они по улицамъ, заткнувъ огромные ножи за поясъ. Почти вс мужчины красивы; я видлъ также двухъ или трехъ прекрасныхъ женщинъ; но и отъ нихъ надобно стоять подальше, потому что безцвтное, корявое и грубое тлосложеніе неблагоразумно разсматривать безъ нкоторой предосторожности.

Даже и въ этомъ отношеніи мы, Англичане, можемъ гордиться преимуществомъ передъ самой классической страною въ мір. Говоря мы, я разумю только прекрасныхъ леди, къ которымъ отношусь съ величайшимъ почтеніемъ. Что за дло мн до красоты, которою можно любоваться только издали, какъ театральной сценою. Скажите, понравится ли вамъ самый правильный носъ, если покрытъ онъ срой кожею, въ род оберточной бумаги, и если въ добавокъ къ этому природа надлила его такимъ блескомъ, что онъ лоснится, слово напомаженный? Можно говорить о красот, но ршитесь ли вы приколоть къ своему платью цвтокъ, окунутый въ масло? нтъ, давай мн свжую, омытую росой, здоровую розу Сомерсетшира, а не эти чопорные и дряблые экзотическіе цвты, годные только для того, чтобы писать о нихъ поэмы. Я не знаю поэта, который больше Байрона хвалилъ бы негодныя вещи. Вспомните «голубоокихъ поселянокъ» Рейна, этихъ загорлыхъ, плосконосыхъ и толстогубыхъ двокъ. Вспомните о «наполненіи кубка до краевъ саміанскимъ виномъ.» Плохое пиво — нектаръ, въ сравненіи съ нимъ, а Байронъ пилъ всегда джинъ. Никогда человкъ этотъ не писалъ искренно. Онъ являлся постоянно восторженнымъ передъ лицомъ публики. Но восторгъ очень ненадежная почва для писателя; предаваться ему опасне, нежели смотрть на Аины и не находить въ нихъ ничего прекраснаго. Высшее общество удивляется Греціи и Байрону. Моррей называетъ Байрона «нашимъ природнымъ бардомъ.» Нашъ природный бардъ! Mon dieu! Онъ природный бардъ Шекспира, Мильтона, Китса, Скотта! Горе тому, кто отвергаетъ боговъ своей родины!

Говоря правду, мн очень жаль, что Аины такъ разочаровали меня. Конечно, при вид этого мста, въ душ опытнаго антикварія или восторженнаго поклонника Греціи, родятся иныя чувства; но для того, чтобы вдохновиться ими, необходимо продолжительное подготовленіе, да и надо обладать чувствами на особый покрой. То и другое считаю я однако же не природнымъ для для нашей торговой, читающей газеты Англіей. Многіе восторгаются исторіею Греціи, Рима и классиками этихъ странъ, потому только подобный восторгъ считается достойнымъ уваженія. Мы знаемъ, что въ библіотекахъ джентльменовъ Бэкеръ Стрита хранятся классическія произведенія, прекрасно переплетенныя, и знаемъ, какъ эти джентльмены почитываютъ ихъ. Если они удаляются въ библіотеку, то совсмъ не для чтенія газетъ — нтъ! имъ надо заглянуть въ любимую оду Пиндара, или поспорить о темномъ мст въ произведеніи другаго клaссика. Наши городскія власти и члены парламента изучаютъ Демосена и Цицерона: это извстно намъ по ихъ привычк ссылаться въ парламент на латинскую грамматику. Классики признаны людьми достойными уваженія, а потому и должны мы восхищаться ихъ произведеніями. И такъ, допустимъ, что Байронъ «нашъ природный бардъ.»

Впрочемъ я не такой страшный варваръ, чтобы на меня не могли произвесть впечатлнія т памятники греческаго искусства, о которыхъ люди, несравненно боле меня ученые и восторженные, написали цлыя груды комментаріевъ. Кажется, я въ состояніи понять возвышенную красоту стройныхъ колоннъ храма Юпитера и удивительную грацію, строгость и оконченность Паренона. Маленькій храмъ Побды, съ желобковатыми коринскими колоннами, блеститъ такъ свжо подъ лучами солнца, что какъ-то не врится вковой продолжительности его существованія, и, признаюсь, ничего не видывалъ я граціозне, торжественнй, блестяще и аристократичне этого маленькаго зданія. Посл него и глядть не хочется на тяжелые памятники римской архитектуры, находящіеся ниже, въ город: очень непріятно дйствуютъ они на зрніе, привыкшее къ совершенной гармоніи и соразмрности. Если учитель не прихвастнулъ, увряя насъ, что произведенія греческихъ писателей также изящны, какъ архитектурные памятники ихъ; если ода Пиндара чистотою и блескомъ не уступаетъ храму Побды, а разговоры Платона свтлы и покойны, какъ тотъ мистическій портикъ Эрехесума, какое сокровище для ума, какую роскошь для воображенія утратилъ тотъ, кому недоступны греческія книги, какъ таинства, сокрытыя отъ него подъ семью печатями!

И однако же бываютъ ученые люди, замчательныя своей тупость въ эстетическомъ отношеніи. Для генія необходимъ переходъ изъ одной души въ другую; въ противномъ случа онъ гибнетъ смертью прекрасной Бургунды. Сэръ Робертъ Пиль и сэръ Джонъ Гобгоузъ были оба хорошими студентами; но ихъ парламентская поэзія чужда художественнаго элемента. Учитель Мозль, это пугало бдныхъ, трепещущихъ мальчиковъ, былъ прекраснымъ ученикомъ, но остался только отличнымъ гулякою. Гд же тотъ великій поэтъ, который, со временъ Мильтона, улучшилъ художественное начало души своей прививками съ аинскаго дерева?