Дикторъ Гуденофъ счолъ нужнымъ рано послать къ Филиппу и ко мн и сообщать намъ странное приключеніе этой ночи. Мы оба поспшили къ нему. Меня призвали, безъ сомннія, вслдствіе моего глубокаго знанія законовъ, которое могло помочь бдной Каролин въ ея настоящихъ затрудненіяхъ. Филиппъ пришолъ, потому что она желала видть его. По какому-то инстинкту она узнала, когда онъ пришолъ. Она выползла изъ комнаты, гд ключница доктора уложила её въ постель. Она постучалась въ дверь кабинета доктора, гд мы держали совщаніе.

— Вы мн простите, что я сдлала, Филиппъ, зарыдала она. — Если меня, если меня арестуютъ, вы не бросите меня?

— Бросить васъ? простить вамъ? Перезжайте къ намъ жить и не оставляйте насъ! закричалъ Филиппъ.

— Я не думаю, чтобы мистриссъ Филиппъ это понравилось, мой милый, сказала мистриссъ Брандонъ, съ рыданіями повиснувъ на его рук: — но посл того, какъ вы были больны въ школ, вы были для меня всё-равно что сынъ, и я никакъ не могла не сдлать этого съ злодемъ вчера… не могла!

— По дломъ мошеннику. Онъ не заслуживалъ бы остаться въ живыхъ, сказалъ докторъ Гуденофъ: — Не волнуйтесь, Брандонъ! Я долженъ опять уложить васъ въ постель. Отведите её, Филиппъ, въ комнатку возл моей и велите ей лечь и притихнуть какъ мышь. Вы не должны вставать, пока я на дамъ вамъ позволенія, Брандонъ — помните это, и возвращайтесь въ намъ, Фирминъ, а то скоро станутъ приходить больные.

Филиппъ увёлъ Сестрицу; дрожа и цпляясь за его руку, воротилась она въ комнату, назначенную для нея.

— Ей хочется побыть съ нимъ одной, сказалъ докторъ и заговорилъ о странной обманчивой мечт этой женщины, будто это ея умершій сынъ, который ожилъ. — Я знаю, что у ней на душ, прибавилъ Гуденофъ: — она никогда не оправилась отъ этого воспаленія въ мозгу, въ которомъ я нашолъ ее. Она оставитъ ему всё что у нея есть. Я далъ ей меньше вчера только потому, что зналъ, что ей будетъ пріятно прибавить своё. Она любитъ приносить себя въ жертву. Въ Индіи есть женщины, которыя, если имъ не позволятъ изжариться съ своими умершими мужьями, умрутъ съ досады.

Въ это время мистеръ Филиппъ воротился, отирая очень красные глаза.

— Безъ всякаго сомннія, этотъ пьяница давно протрезвился и знаетъ, что вексель исчезъ. Онъ, по всей вроятности, будетъ обвинять её въ воровств, сказалъ докторъ.

— Положимъ, вмшался другой другъ Филиппа: — что я приставилъ бы пистолетъ къ вашей голов и хотлъ васъ застрлить, а докторъ вырвалъ у меня пистолетъ и швырнулъ его въ море; будете вы помогать мн затять съ докторомъ процессъ за то, что онъ укралъ у меня пистолетъ?

— Вы не предполагаете, что мн было бы пріятно заплатить по этому векселю? связалъ Филиппъ. — Я сказалъ, что если мн будетъ предъявленъ вексели съ подписью Филиппа Фирмина, я заплачу. Но если этотъ негодяй Гёнтъ только скажетъ, что у него былъ этотъ вексель и онъ потерялъ его, я съ радостью присягну, что и никогда не подписывалъ никакого векселя — не могутъ же они найти виновною Брандонъ въ томъ, что она украла вещь, которая не существовала никогда.

— Будемъ надяться, что у этого векселя не было дубликата.

Къ доктору начали приходить больные. Его столовая была уже полна ими. Сестрица должна была лежать тихо, и разсужденіе о ея длахъ надо было отложить до часа боле удобнаго; Филиппъ и его другъ сговорились отправиться въ Торнгофскую улицу и посмотрть, не случилось ли тамъ чего-нибудь посл ухода хозяйки.

Да, случилось. Служанка мистриссъ Брандонъ разсказала намъ, что рано утромъ этотъ противный человкъ, который приходилъ вчера, былъ такъ пьянъ и такъ дурно себя вёлъ — тотъ самый человкъ, котораго мистеръ Филиппъ выбросилъ на улицу — пришолъ стучаться и звонить, ругался и кричалъ: "Мистриссъ Брандонъ! мистриссъ Брандонъ!" и перепугалъ всю улицу. Мэри выглянула на него изъ верхняго окна, велла ему идти домой или она позовётъ полицію; на это онъ закричалъ, что онъ самъ позовётъ полицію, если Мэри его не впуститъ, и продолжалъ звать "полицію". Мэри сошла внизъ, полуотворила двери и спросила что ему нужно. Гёнтъ началъ браниться еще громче и требовать, чтобы его впустили. Онъ долженъ и хочетъ видть мистриссъ Брандонъ. Мэри отвчала, что госпожи ея нтъ дома, что её позвали ночью къ больной доктора Гуденофа. Гёнтъ кричалъ, что это ложь, что она дома, что онъ её увидитъ, что онъ долженъ войти къ ней въ комнату, что онъ тамъ оставилъ кое-что и хочетъ это взять.

— Оставилъ кое-что? вскричала Мэри, — гд же? Когда вы ушли отсюда, вы насилу держались на ногахъ и чуть не упали въ сточную трубу, въ которой я видла васъ прежде. Ступайте-ка домой! Вы еще не протрезвились!

Держась за перила и бснуясь какъ сумасшедшій, Гёнтъ продолжалъ кричать: "Полиція! Полиція! Меня обокрали! Меня обокрали!" пока изумлённые головы не показались въ окнахъ спокойной улицы и не подошолъ полисмэнъ. Гёнтъ повторилъ ему своё обвиненіе, что въ эту ночи, въ этомъ дом съ обокрала мистриссъ Брандонъ. Полисмэнъ сказалъ, что онъ этому не вритъ, и веллъ этому грязному человку уйти и лечь спать. Мистриссь Брандонъ знали и уважали во всёмъ сосдств. Она помогала бднымъ, ходила за больнымъ во многихъ уважаемыхъ семействахъ, словомъ, полисмэнъ не поврили обвиненію противъ доброй мистриссъ Брандонъ. Гёнтъ всё продолжалъ кричать, что его обокрали и провели, а Мэри повторила полисмэну (съ которымъ она имла можетъ-быть довольно дружескія: сношенія), что этотъ скотъ вчера шатаясь вышелъ изъ дома, и что если онъ потерялъ что-нибудь, то почему знать гд?