Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы
вернуться

Несмелов Арсений Иванович
Шрифт:

ОТ ДРУГА («Возле печки обветшалой…») [306]

Светлой памяти А.З. Белышева-Полякова

Возле печки обветшалой С черною трубой, Где я игрывал, бывало, В домино с тобой; Где любил ты, ясноглазый, Серебристо-сед, Уходить в свои рассказы Невозвратных лет; Где мурлыкал котик белый Подле старых ног, Где… так горько опустело Без тебя, дружок! Но к холму твоей могилы Я приду не раз: Дружбе верен я, мой милый, — Смерть не делит нас! Вспомнив днем пасхальным, ясным Дедовскую Русь, — Я с тобой яичком красным Похристосуюсь…

306

От друга («Возле печки обветшалой…»). Р. 1944, № 13. На сборнике «Полустанок» есть пометка: «Харбин, издательство А.З. Белышева, отпечатано 20 августа 1938». Памяти А.З. Белышева посвящены также стихотворения «Полгода» и «Год», т. е. дата смерти Белышева — начало 1944 года. Между тем в 1938 году А.З. Белышев издал в Харбине книгу собственных стихотворений «Мудрость бытия»; есть косвенные данные, позволяющие предположить, что к редактированию стихотворений этой книги Несмелов приложил руку (см. упоминание о человеке, которого Несмелов называл «мой мужичок», в воспоминаниях Валерия Перелешина «Об Арсении Несмелове» — «Ново-Басманная, 19». М., 1990).

ТИХИЕ РАДОСТИ («Засунгарийские просторы…») [307]

Засунгарийские просторы, Река и степь — пейзаж простой… Плывем; плывут навстречу створы: Четвертый, пятый и шестой. Вот длинный Арестантский остров, Кто арестован был на нем? Расшифровать уже не просто Его название… Плывем! Восьмой (о створе речь, конечно), Озер Петровских узкий вход, — И нос ладьи остроконечный Сюда наметил поворот. Вода низка, но всё же впустит Пройти в него, — гребли не зря. Вот «наше место» — темный кустик, Где мы бросаем якоря. Уж солнышко над горизонтом Свой алый поднимает шар. И как над боем, как над фронтом — На облаках горит пожар. Но до красот природы дела Сейчас нам нет: ведь самый клев! Леса тончайше просвистела, Гряди, гряди, змееголов! Гряди, карась!.. Сазан едва ли В Петровском озере живет. И поплавочки замелькали, И вот один из них — ведет. «Ну, подсекай же!» — Ах, как сладко Почуять рыбу на крючке! «Как будто сом у вас?» — «Касатка!» — Вы отвечаете в тоске. Но это так бывало прежде, Касаткой брезговали мы, — На карасей была надежда, Что нам касатка, что сомы? Теперь не то, — уж по-иному Влечет удильщиков вода: Улов несем в подарок дому: «Касатка? Дай ее сюда!» Жена, бывало, недовольна: «Опять касатки, караси!» Такой прием пугал невольно, Любого рыбаря спроси. Жене подай омлет, котлетку, Но те минули времена, Не так гладит в рыбачью сетку Теперь капризная жена. И, разрешив ее загадку И рыбу выложивши в таз, Она за каждую касатку Теперь в уста целует вас. И чистить рыбу ей не скучно (Хоть рыбий запах ей претил), Она ликует страстно, звучно, И муж-рыбак — ей очень мил. Но что до женских нам истерик, До шумной дамской кутерьмы… Уж полдень!.. Лодочки на берег Теперь вытаскиваем мы. Костер, чаек… и Антипаса Чудесный, веселящий дар Из двухбутыльного запаса С собой привозим мы всегда. Всё хорошо и всё отлично, — Мы мирный разговор ведем: Вот у Володи сом приличный, У Коли же сорвалсясом. Пособолезнуй и поахай, Не подвирай: сосед неглуп! «Но что же делать с черепахой!» — «Из черепахи сварим суп!» Час сна, а там опять на лодки… День чудный… Ветер точно бриз, А там уже и вечер кроткий Над тихим озером повис. Неторопливы наши сборы, Но Фриц копается, как крот. И вот плывут навстречу створы, Навстречу створам мчится флот. Уж город искрится далекий, Зажглись вечерние огни… И кто-то говорит о Блоке, О том, как странны наши дни. И веет тишиной большою, И — так капризна сердца нить — Мы, отдохнувшие душою, Еще неделю можем жить.

307

Тихие радости («Засунгарийские просторы…»). Р. 1944, № 19.

НОВАЯ РИФМА («Ты упорен, мастеру ты равен…») [308]

Ты упорен, мастеру ты равен, Но порой, удачной рифме рад, Ты не веришь, что еще Державин Обронил ее сто лет назад. Не грусти, что не твоя находка, Что другим открыт был новый звук, — Это ты прими не только кротко, Но благоговейно, милый друг! В звуковые замкнуты повторы, Мы в плену звучаний навсегда, — Все мы к небу обращаем взоры, Но на нем — одна на нем звезда. И нам, взоры на едином сплетшим, Может быть, и радость только в том, Чтобы вдруг узнать себя в ушедшем, Канувшем навеки, но живом. И поверить радостно и свято (Так идут на пытку и на крест), Что в тебе узнает кто-то брата Далеко от этих лет и мест. Что, когда пройдут десятилетья (Верь, столетья, если ты силен!), Правнуков неисчислимых дети Скажут нежно: мы одно, что он! Смертно всё, что расцветает тучно, Миг живет, чтобы оставить мир, Но бессмертна мудрая созвучность, Скрытая в перекликаньи лир. Всё иное лучше ненавидеть, Пусть оно скорее гасит след… Потому и близок нам Овидий И Державин, бронзовый поэт.

308

Новая рифма («Ты упорен, мастеру ты равен…»). Р. 1944, № 21.

НЕНАСТЬЕ («Золотая маньчжурская осень…») [309]

Золотая маньчжурская осень, — Кто писал про ее красоту? Даже скверною рифмою просинь Я сегодня ее не почту. Дождь — без просыпу. Без перерыва Тучи серое тянут сукно, И поникший подсолнух тоскливо В ослезенное смотрит окно. Ищет песик с обиженной мордой Через грязь относительный брод. Жирный гусь, приосанившись гордо, Что-то наглое небу орет. Ах вы, гуси, спасители Рима, Ах вы, лапчатые мои, Как осенняя мгла нелюдима, Как мертво у крыльца и скамьи! Весь ты в сырости, в плесени, мирик Мертвых грез и живучей тоски, И слагает нахохленный лирик Непогожие эти стихи. Хоть бы буря!.. с ломающим вязы Ветром-тигром, с кровавой судьбой, Только не был бы голос мой связан Безнадежностью этой тупой.

309

Ненастье («Золотая маньчжурская осень…»). Р. 1944, № 27.

У ЧУЖОГО ОКНА («У приятеля свет в окне…») [310]

У приятеля свет в окне — У него и жена, и гости… Не укрыться ль к нему и мне От осенней тоски и злости? Но ведь, в сущности, я ничто Для него, а гостям, пожалуй, Помешаю играть в лото По какой-то копейке малой. Есть для некоторых закон Неслиянности. Вместе с ними, Побродягами, обречен Я путями блуждать ночными! А ведь были ж в моем былом И жена, и лото, и кошка, И маячило огоньком В чью-то ночь и мое окошко. И такая меня тоска Разрывала тогда на части, Что на удочки рыбака Променял я всё это счастье. И теперь я свободен, как Ветер, веющий взмах за взмахом, И любой мне не страшен мрак, И смеюсь я над всяким страхом. И когда мне беззубым ртом Смерть предскажет судьба-гадалка, — В этом мире, уже пустом, Ничего мне не будет жалко!..

310

У чужого окна («У приятеля свет в окне…»). Р. 1944, № 30.

ПОЛГОДА («Вот полгода как мы расстались…») [311]

Памяти А.З. Белышева-Полякова

Вот полгода как мы расстались, И заботою женских рук Сколько раз уж цветы менялись На могиле твоей, мой друг. Что тебе рассказать, мой милый?.. В вечереющей тишине Я грустил над твоей могилой, Ты во сне приходил ко мне… И беседовал я с тобою, И когда просыпался вдруг, Мне казалось, что надо мною Окрыленный промчался друг. Ах, не знаю!.. Но даже если Ты теперь только светлый дух, Я тебя вижу в старом кресле, Речь спокойную ловит слух. И от печи железной жарко, И поет на коленях кот, И в рассказах твоих так ярко Жизнь угасшая восстает. Вот и ты, как и все на свете, В некий сумрачный час угас, Но как в прошлые дни — и в эти Где-то близко ты возле нас. Тихо листьями золотыми Сыплет осень из щедрых рук, И с речами совсем простыми Я к тебе обращаюсь, друг. Ведь живанам твоя могила, И мы верить светло хотим, Что тебе интересно, милый, Как живем мы, о чем грустим. Дни бегут, но не ярче зорька За печальным встает окном. Часто женщина плачет горько Над могильным твоим холмом. Я и пил, и писал… Рыбачил, Летний твой обиход любя, И бывал я на той же даче, Только не было там тебя. И, твои вспоминая речи, Думал я, не крушась судьбой: Уж не так далеко до встречи, До свидания нам с тобой!

311

Полгода («Вот полгода, как мы расстались…»). Р. 1944, № 30.

АЗИЯ И ЕВРОПА («Как двух сестер задумал их Господь…») [312]

Как двух сестер задумал их Господь На голубом, на справедливом небе: Едина человеческая плоть, Но разны лики и различен жребий. Одна, прикрыв кольчугой мрамор плеч, Красавица с лицом патрицианки, Надменную сестре цедила речь И строила дредноуты и танки. Другую же пленял спокойный труд, Янтарь зерна и ветка спелых ягод, Мечтательно завечеревший пруд С таким красивым отраженьем пагод. И в горький плен сестру взяла сестра: Преодолев просторы и пустыни, Она ее заставила с утра И до утра — влачить ярмо рабыни. Всё, чем цвели поля ее земли, Всё, чем природа наградила щедро, — Всё это увозили корабли, Поля ограбив и ограбив недра. Года, годины!.. И вздохнул Господь На голубом, на справедливом небе: Пусть лики разны, но едина плоть, — Несправедлив порабощенья жребий. И в ту сестру, что ниц уже легла В пределе тяжкого долготерпенья, Вонзается небесная стрела — Мысль о свободе, об освобожденье. Так детонатор вызывает взрыв, Так молния раскалывает сосны, И вздыбливает Азию порыв Освободительный, победоносный! И новая в истории война, Озарена одной высокой целью — Дробит, ожесточения полна, Насилья цитадель за цитаделью.

312

Азия и Европа («Как двух сестер задумал их Господь…»). Р. 1944, № 35.

СТАРЫЕ ПОГОНЫ («Сохранились у меня погоны…») [313]

Сохранились у меня погоны — Только по две звездочки на них, И всего один просвет червленый На моих погонах золотых. И печально память мне лепечет, Лишь на них я невзначай взгляну: Их носили молодые плечи, Защищавшие свою страну. Засыпали их землей гранаты, Поливали частые дожди. В перебежках видели солдаты Золотой галун их — впереди! На него из зарослей полыни Пулемет прицел свой наводил, Но везде — за Вислой, на Волыни Бог меня от гибели хранил. К тем погонам — чтоот них осталось, Им лишь горечь памяти нести! — На ходу стреляя, цепь смыкалась, Чтоб удар последний нанести. И уравзрывалось исступленно, И в руке подрагивал наган, — Эти почерневшие погоны Опрокидывали врага! Довелось им видеть небо Польши, Под старинным Ярославом быть. Почему ж не удалось им больше Звездочек серебряных добыть? Эх, весна семнадцатого года, Гул июля, октября картечь!.. Посрывала красная свобода Все погоны с офицерских плеч. С ярым воем «Золотопогонник!» За мальчишкой погналась беда. Била в битве, догнала в погоне Нас пятиконечная звезда! Уж по телу резались погоны, Забивались звездочки в плечо… Разве пленных офицеров стоны В нашем сердце не звучат еще? Чести знак, возложенный на плечи, Я пронес сквозь грозную борьбу, Но, с врагом не избегая встречи, Я не сам избрал себе судьбу. Жизнью правят мощные законы, Место в битве указует рок… Я люблю вас, старые погоны, Я в изгнаньи крепко вас берег! Говорят, опять погоны в силе — Доблести испытанный рычаг!.. Ну, а те, что прежде их носили На своих изрубленных плечах? Что поделать — тех давно убили. Не отпели. Не похоронили: Сгнили так!.. …………………………………… Память длит рассказ неугомонно. Полно, память, — день давно погас… Эти потемневшие погоны Все-таки оправдывают нас!

313

Старые погоны(«Сохранились у меня погоны…»). ЛA. 1944, № 3. Несмелов описывает погоны поручика — этот чин поэт получил в Омске, находясь в армии А.В. Колчака.