Стихотворения и поэмы
вернуться

Сосюра Владимир Николаевич
Шрифт:

207. «По аллее иду я…»

По аллее иду я, друга милого жду. И цветам поцелуи солнце дарит в саду. А цветам это любо, и, воздушно-легки, как раскрытые губы, чуть дрожат лепестки. 28 июня 1948

208. В твоих очах одна моя надежда

В твоих очах одна моя надежда, и вся любовь в лучистых их морях. И всё, чем жил, о чем я думал прежде, — в твоих очах. В их глубине краса души сияет. Пока в крови пожар еще не стих, моя любовь зарею полыхает в очах твоих. Пусть серебром снег волосы затронет, на жизнь ложится тень осенних дней, — целую узкие и нежные ладони, смотрю в огонь негаснущих очей. Я в них тону, как в том небесном море, где звезды кружат хоровод лучей… В моей душе всегда сияют зори твоих очей. 3 июля 1948

209. «Подходит вечер… Тихо, властно…»

Подходит вечер… Тихо, властно он простирает тень свою. Я над Донцом моим прекрасным опять задумчиво стою. Гляжу на дым, плывущий тучей над незабвенной гладью вод. Здорово, из руин встающий, родной мой содовый завод! О, как ты снился мне за далью, как снились эти небеса!.. Здорово, мой герой, страдалец, степей Донетчины краса! Ты крылья вновь расправил смело, чтоб жизнь, как сад, цвела кругом. Сюда, сюда, сюда летела душа сквозь орудийный гром. Донец!.. Тебе я в дни тревоги с любовью посылал привет,— не раз мои босые ноги в песке здесь оставляли след. Ты вырастил меня поэтом, отец мой светлый, мой Донбасс! Здесь, в сквере заводском вот этом, я слушал музыку не раз. Здесь и росли мы, и любили, здесь юность встретили свою, здесь на поденщину ходили, отсюда шли на фронт в строю. Ласкай же взор, садов цветенье, звени, простор знакомых вод! Я в радостном воображенье вновь возвращаюсь на завод. Тебя люблю, титан желанный! Пройдя сквозь грозы и бои, работой залечил ты раны, как песней звонкой я — свои. 12 июля 1948

210. «Цветы колышутся в мечтанье…»

Цветы колышутся в мечтанье, и я гляжу, гляжу на них — и снова вижу очертанья донецких склонов меловых. Там я бродил, цветы сбирая, сбирал у шахты уголек еще мальцом. Трава степная там пахнет так же, в тот же срок. Завод знакомый на пригорке, гудок сквозь черный дым кричит, и мимо проходной конторки толпа друзей моих спешит. В поселок, за горой покатой, от сердца струны к ним бегут… Там с белым узелком когда-то и я спешил сквозь дым и гуд. Я помню ночи голубые, и небо в солнечном огне, и цех гремящий, где впервые смуглянка улыбнулась мне, и как я шел под грохот грома, рассвет встречая огневой, и как порог родного дома переступил, окончив бой… Летите, думы, светлым роем туда, за синеву озер, где сквер за школой заводскою из веток сплел сквозной шатер, где солнца блеск упал на травы, как будто что-то ищет он… Но где взор девушки кудрявой, где мальвы, где гитары звон? Лазурь в огне, реки блистанье… О, как хочу увидеть их — и синь волны, и очертанья донецких склонов меловых! 21 июля 1948

211. «Встрепенется чутко…»

Встрепенется чутко песня — и туда, где течет Бахмутки мутная вода, и тропою звонкой мчится вдоль садов в степь, где я мальчонкой пас чужих коров. Тучи золотые в тихом свете дня. Ноженьки босые, колкая стерня. На стерне той голой я стоял вдали, а ребята в школу, в Звановку прошли. Шли порой осенней дети в первый класс. Денег на ученье не было у нас. Капал дождик тонкий. Брел я налегке, в мамкиной кофтенке, с посошком в руке. Долго так с тоскою я глядел на шлях. Ветер надо мною плакал в проводах. Капле на просторе сам я был под стать… С батькой стал я вскоре по складам читать. Поступил я в школу. Позже — на завод. Даль в дыму, тяжелый блеск донецких вод. Озаренный светом боевых тревог, стал давно поэтом малый паренек… …Встрепенется чутко песня — и туда, где течет Бахмутки мутная вода, и тропою звонкой мчится вдоль садов в степь, где я мальчонкой пас чужих коров… 21 июля 1948

212. «О дней моих весна, тебя я в песни кличу…»

О дней моих весна, тебя я в песни кличу, и ты идешь ко мне, свободна и легка, с донецких берегов… В заре твое обличье, и на челе моем лежит твоя рука… Прозрачна и ясна, и сквозь нее видны мне бескрайние поля, пожары за рекой, и слышу пушек гром. На терриконов дымы иду в шинели я, вихрастый, молодой. Подсумок на ремне, винтовка, бинт на горле, обмотки на ногах все в глине и в крови… Иду, иду… Ко мне, как будто бы из горна… То молодость моя, былые дни мои… Вот я прощаюсь с ней, она навек чужая… в далеком Бахмуте… Окончились бои. Вот я иду в слезах, пути не разбирая… То молодость моя, былые дни мои… Вот Харьков шумный… Я уже поэт известный. Еще рабфаковец, а уж читают им, студентам, обо мне… О, дней далеких песни, о, дни, когда я был бездумно молодым! Я с девушкой иду, и в розовые губы ее целую я на улице при всех, везде ручьи звенят так весело и любо, и юный смех звучит, наш беззаботный смех. Неужто уж рассвет? Как быстро ночь промчалась! Я в зеркало смотрю… Уже седею я. И все-таки за всё, что в сердце отсияло, благодарю тебя, о молодость моя! 19 августа 1948, 1958

213. ТРЕТЬЯ РОТА

Павлу Беспощадному

Я пришел к тебе, матушка наша, Третья Рота, родная моя, чтобы петь о тебе еще краше, чем когда-то я пел про тебя. Про Донец и цветущее поле в бирюзовом разгоне путей, про завод и родное приволье, про героев — твоих сыновей. Не забыть нам о юности хмурой, звон оков и в крови краснотал… И на шахте парторга Сосюру, брата милого, я целовал. Милый Януш!.. Я видел: седины, слезы-росы катились по ним… Вспомнил ты, как из мрака-руины мы с боями шли к дням золотым. Шестопалов… Когда-то мы «в перья» наиграться с тобой не могли… Инженерами жизни теперь мы со страной вместе к счастью пришли. Больше мрак нам проклятый не страшен, о мой край — царство угля и руд! Я пришел к Беспощадному Паше и пою вдохновенный наш труд. О поэт мой, о брат мой, с тобою из шахтерской мы вышли семьи, чтобы петь про гудки и забои, про людей, что твои и мои, про шахтеров, что к высям крылатым поднимают трудящийся класс. Ведь когда бы их не было, брат мой, то с тобою бы не было нас. Третья Рота… Донец, терриконы, дым завода над синью реки… Как салюты, гудят упоенно над веками Донбасса гудки. Сентябрь 1948, 1958 Ворошиловград

214. ОДЕССЕ

Мы здесь по улицам прошли, товарищи мои. Любовь с поэзией вели меня, юнца, в бои. Меня отсюда эшелон на грозный запад вез, где сбруи звон, и крик, и стон, где гул орудий рос, где разливалися моря кровавые в огне. И кари очи, как заря, там улыбались мне… Поэзия моя, вон в том я парке с ней гулял. Недаром парк себе потом Шевченко имя взял. В потоке лет я не забыл те дни… Здесь, за углом, отель международный был, и мы, курсанты, — в нем. О, смелость в юной голове, о, грозный блеск штыков!.. Нам гимнастерки с галифе пошили из мешков. Мне снова светят в вышине минувших дней огни… О Шотнек, Шотнек, разве мне забыть тебя в те дни? Ведь ты весною милой той, когда гроза прошла, меня путевкой золотой в поэзию ввела. Далекий Харьков… В свете дня встает он за окном… Ты познакомила меня с Иваном Куликом. Я для тебя стихи читал, читал для Кулика. И он тогда меня забрал из армии в ЦК. По этим улицам мы шли в бои, в разлив огня… Любовь с поэзией вели в грядущий мир меня. 15 октября 1948

215. «Крик гудков и звоны стали…»

Крик гудков и звоны стали, в сердце струнный перебор, отблеск веток в синей дали, люди, солнечный простор. Снег, развихренный копытом, птиц приветы на горе, всё душе вокруг открыто, тонет в ней, как синь в Днепре. 1948

216. «Опять зеленый мир, и зеркало Ирпени…»