– Не только! – взвилась Зина, вскочила со стула и метнула на него

воспаленный взгляд. Ей тоже было плохо, но она умела собраться и

пересилить немочь.

– Не только за денежки, как ты говоришь! – бросала она ему в лицо резко и

отрывисто. – Нет! Но если все сорвется, тогда и о тебе придется поплакать, ох

как поплакать! Только не знаю, стану ли я плакать о таком придурке, который

сам за себя постоять не может! Не может даже воспользоваться неплохой

возможностью, просто воспользоваться, ничего не предпринимая!..

– Да что ты разошлась-то? – Добряков попытался смягчить обстановку,

подошел к Зине, обнял ее за плечи и сильным движением опустил на стул.

Потом нагнулся к ней и поцеловал ее в шею, прошептав на ухо: - Я сейчас

пойду, обязательно пойду. Вот только закусить бы… И пойду.

– Закусить! – передразнила Зина, оттолкнула его, встала и открыла

холодильник. – Карбонад будешь?

– Самый раз, - кивнул Добряков. – А у нас ничего больше нету выпить?

– Последнее тебе нацедила, - буркнула Зина, ставя на стол блюдце с

нарезанными розоватыми ломтиками. – Вчера упал прямо посреди кухни,

насилу оттащила тебя до кровати!

– А-а-а… - протянул Добряков. – То-то я смотрю, осталось в бутылке. А сама

не допила?

278

– У меня, в отличие от тебя, есть чувство ответственности. Когда я знаю, что

предстоит серьезное дело, я умею сдерживаться. А ты свою собранность,

видно, порастерял до последнего. Если вообще имел когда-то.

– Ну чего ты, - Добряков снова попытался обнять ее, но она еще резче

оттолкнула его и почти выкрикнула:

– Если не будешь меня слушаться во всем, можешь пропадать! Быть нянькой

неразумному ребенку я не собираюсь! Не хочешь идти – не ходи. Тогда

советую тебе начинать сушить сухари. Килограммчика три наготовь, на

первое время хватит, - она устало опустилась на стул, и замолчала, глядя в

окно.

– Да что ты, наконец? – отшучивался Добряков. – Сказал ведь, что пойду, значит, пойду. Вот щас, щас,- он потянулся к стопке, поднял ее со стола и

залпом, не глотая, опрокинул содержимое в глотку.

– У-у-у, - передернулся, содрогнулся, выдохнул и зажевал двумя кусочками

карбоната. – Хорошо! – сразу повеселел. – Ну что, пойду одеваться.

Зина не отвечала и не поворачивала головы.

Добряков пожал плечами и вышел из кухни. Нацепив рубашку и джинсы,

вернулся на кухню. Зина по-прежнему смотрела в окно.

– Посмотри, пожалуйста, как там с температурой, - попросил он.

Зина чуть отдернула тюлевую шторку и посмотрела на термометр.

– Не замерзнешь, двадцать три градуса, - скупо ответила она, однако

повернулась и внимательно осмотрела его.

– Готов? – спросила уже мягче.

279

– Ага, пошел.

– Как самочувствие?

– С твоей помощью – ничего, - улыбнулся он. – Меня не очень развезло?

– Вовсе не развезло, просто повеселее стал, пообщительнее. Это и надо на

допросе.

– А то неудобно перед следовательшей…

– Ничего неудобного нет, - возразила Зина. – Она знает, в каком ты состоянии.

– Думаешь, знает, что мы пьем? – насторожился Добряков.

– Не чуди. Я имею в виду твое психологическое состояние.

– Ну, это, - усмехнулся он. – Кого это волнует. Я про перегар говорю. Не несет

от меня?
– он сделал шаг к Зине, но она остановила его движением руки.

– Я ничего не почувствую, бесполезно. Думаю, что несет, и еще как! Но не в

этом дело. Да по большому счету наплевать на твой перегар! Тут гораздо

важнее, чтобы ты выглядел потерянным, раскаявшимся, готовым признать

свою вину и даже попросить прощения.

– У кого? У сволочи этой? – надулся Добряков.

– Да, у этой сволочи, - категорично продолжала Зина. – Если понадобится –

попросишь!

Добряков опустил голову и молчал.

– Раскаяние надо сыграть хорошо, - продолжала Зина. – Тогда, возможно, она

сама переквалифицирует твою статью. Неси какой угодно вздор. Что он

оскорбил тебя – все равно он не докажет обратного. Что он оскорбил меня, 280

поносил меня самыми непотребными словами. На это он тоже не сможет