кухни.

Он ничего не мог с собой поделать и дрожал уже откровенно, как собака в

морозной конуре. Из отдаленной комнаты донесся едва слышный голос Зины, потом наступила тишина, потом снова голос, уже более настойчивый. Он не

вслушивался, занятый исключительно своими переживаниями. Мысли

мешались, перебиваемые четкими образами тюрьмы, тесноты и вони нар,

скученности набитых в камеру заключенных, грубого мата,

противоестественного насилия…

Покосился на полупустую бутылку, рывком схватил ее и залпом вылил в рот

остатки водки. Но перед этим не выдохнул, а потому дико закашлялся,

брызгая выпитым изо рта и ноздрей. Насилу пришел в себя, громко вздохнул, закурил, встал и подошел к окну.

Начинался яркий погожий день, но на душе у Добрякова было вовсе не

радостно. Какая-то счастливая мамаша качала коляску, в которой

разрезвившийся малыш вскидывал неловкими ручонками. Двое влюбленных

шли, обнявшись, к лавочке под двумя молоденькими липами. Дезовские

рабочие-мигранты грузили мусор в просторную тележку и шумно

перекрикивались.

Он отвернулся от окна и увидел Зину.

– Садись, - сказала она каким-то надломленным голосом и как-то

безжизненно опустилась на стул.
– Садись и слушай.

Он сел. Зина кинула взглядом по столу и заметила пустую бутылку.

311

– Выпил? – безразлично спросила она. – Ну и ладно, на здоровье. Сейчас еще

сходим. После ментовки я не купила, к тебе спешила…

Она немного помолчала и резко, пронзительно вскрикнула:

– А вообще ты это зря! Зря, говорю, всю водку выпил! Каково мне сейчас, после разговора-то такого!

У Добрякова свет померк в глазах.

– Ч-чего случилось? Чего он сказал? – пролепетал он.

– Ничего хорошего! – Зина резко взмахнула рукой. – Говорит, что статью

перекли… переклафи… тьфу ты! Ну, не получается у него!

– А… как же… деньги?

– Деньги, деньги! – передразнила Зина, повертела пустую бутылку и

отшвырнула ее в раковину мойки. Осколки брызнули плескучим звоном,

часть из них рассыпалась по полу.

– Подлец! – Зина так хватила по столу, что подпрыгнули стопки. – Деньги так

и так остаются у него! Это еще условиями оговорено. Мерзавец! Тварь!

Плакали денежки! Собирайся, чего сидишь! Пошли в магазин, не могу я так!

– она резко вскочила, но тут же замерла, скривилась и оперлась рукой о

столешницу.

– Ты чего? – испугался Добряков.

– Нога… - едва слышно простонала она. – Больно…

– Ты сядь, сядь, а? – засуетился он вокруг нее, пытаясь опустить ее на стул.

Она ухватилась за него, осторожно, мелкими приседаниями опускаясь на

стул. Села, отпустила руку и шумно выдохнула:

312

– Фу! Опять вступило.

– Может, тебе лечь?

– Лечь-то лечь, а как я дойду?

– Так я на что?

– Ну, разве что так, - она слабо улыбнулась и подняла руки.

Добряков обхватил ее – одна рука под спину, другая – под колени и сильно, уверенно взвалил на грудь. Сделал шаг, другой, примериваясь к дверному

проему, осторожно, чтобы не задеть ею о притолоку, выбрался из кухни и

пошел в спальню. Донес ее до кровати, опустил и накрыл пледом.

– Ну как?

– Да чего там, - отмахнулась она. – Лежать - не прыгать. Ты вот что… Ты все-

таки сгоняй-ка в магазин, купи пару бутылочек, а то что-то мне вовсе не по

себе.

– Конечно, сгоняю, - согласился Добряков.

– Открой шкаф, на второй полке снизу, под полотенцами кошелек, возьми там

сколько надо.

Он вытянул из кошелька первую попавшуюся бумажку (она оказалась

тысячной) и чмокнул Зину в щеку:

– Я мигом.

– Я жду, отлежусь пока, - она закрыла глаза.

В магазине он подсчитал деньги, и выходило, что купить можно аж четыре

бутылки хорошей водки. А если не очень хорошей, скумекал он, но все равно

313

неплохой, - так и все пять. Он помялся минуту-другую и решил взять той, что

подешевле.

«Все равно ходить ей трудно, а я каждый раз не набегаюсь», - решил он и, нагрузив полный пакет бутылками, зашагал обратно. На душе немного

прояснело, руку приятно оттягивал тяжелый пакет с едва позванивавшими

бутылками…