это хозяйство в покое на полчаса.

88

За это время он смешал из яиц и сахара крепкую пену и капнул туда капельку

уксуса. Затем посыпал тесто крахмалом и переместил сверху

приготовленную начинку.

– Теперь, запоминай, заливаем все это взбитыми белками и ставим в

разогретую духовку. Ты заметила, что я несколько минут назад включил ее?

– Сколько ждать? – нетерпеливо спросила Зина. – У меня уже слюнки текут.

– Не так еще потекут, когда попробуешь! Минут через двадцать вытащим его

из жара и дадим остыть, а сами тем временем будем пить восхитительное

итальянское вино и закусывать сырными шариками.

Константин Генрихович вынул из холодильника бутылку привезенного из

недавней загранкомандировки вина и торжественно водрузил ее на столе.

– Я просто млею от этого вина, - сказал он. – Оно производится в области

Венето, это на северо-востоке Италии, из винограда сорта шардоне. Пьется

мягко, надо только смаковать каждый глоток, каждую каплю. Ну что,

приступим к трапезе? – и наполнил бокалы светло-янтарным напитком.

Зина взяла бутылку, прочитала на этикетке: «Natale Verga, Chardonnay del Veneto Frassinо, 1981».

– Это год производства? – спросила она.

– Да, разумеется, - кивнул профессор. – Прошлогоднее. Из ранних, молодых

вин. Вкус у него терпкий, ядреный. Попробуй, - и он поднес свой бокал к

бокалу Зины, слегка стукнул кромкой, так что раздался нежный, хрустальный

звон, и отпил небольшой глоток.

Зина отпила следом. Незнакомый, но оригинальный вкус приятно удивил ее.

Сырные шарики «Рафаэлло» придали букету дополнительной пикантности, и

вскоре Зина почувствовала, как приятная теплая волна поднимается откуда-то

89

из-под ложечки, мягкими перекатами подступает к горлу, к голове, слегка

туманит сознание.

– Знаешь, мне так легко, - слегка разомлев от выпитого, призналась она

Константину Генриховичу. – Хочется жить, улыбаться… Я ведь никогда не

говорила тебе, как я живу…

Зина прекрасно сознавала, что становится словоохотливой, развязной, но –

удивительно – это ничуть не смутило ее. Наоборот, ей вдруг захотелось

рассказать Швецу про свою жизнь, что-то в подсознании убеждало ее: он

поймет, проникнется. У нее так мало было в жизни добра, что первый

встреченный ею неравнодушный человек, каковым, несомненно, являлся для

нее Швец, заменил бы ей сейчас, она чувствовала, и отца, и мать, и всех

моралистов земли вместе взятых. И она стала рассказывать о себе: про

пьянки и ругань, про гроши, с большим трудом выкраиваемые матерью на

учебники и тетрадки для дочери, про серую атмосферу родительского дома…

– Бедняжка, я и не знал, что ты росла в такой обстановке, - посочувствовал

Константин Генрихович. – Представляю, как тебе было скучно.

– Нет, - возразила она. – Скучно мне не было. Мне помогали книги.

Удивительное, быстродействующее лекарство против скуки! Вполне

возможно, что будь в моей семье все мирно да гладко, я и не стремилась бы

учиться. Стала бы, как многие мои одноклассницы, продавщицами да вышла

бы замуж в девятнадцать лет. Не поступила бы в институт, тебя бы не

встретила, - она бросила в него испытующий взгляд.

– Ну, это ты зря! – дернулся Швец. – Если судьбой нам написано было

повстречаться, то мы все равно встретились бы. Я будто бы всю жизнь тебя

ждал…

– А давно ты женат?

90

– Двадцать пять лет. Сыну уже двадцать четыре, дочь на год моложе, твоя

ровесница.

– И что же, за все время ты ни разу не изменял жене? – отважилась спросить

Зина.

Швец поморщился, повертел в руках вилку с ножом, ответил не сразу.

– Как бы тебе сказать, - наконец, промолвил он. – Смотря что понимать под

изменой…

– А разве это слово подразумевает множество толкований? – лукаво

подстегивала его Зина.

– Оказывается, что так, - профессор медлил, стараясь найти нужные слова.
–

Молода ты еще, не сталкивалась со многими вещами. Если понимать под