я вычитал, что когда к графу приехал кто-то из августейшей фамилии и на

кухне не нашлось телятины, граф, велел повару срочно зарезать индейку и

быстро сделать из нее котлеты. Другая версия говорит о некой Дарье

Евдокимовне Пожарской, которая владела трактиром в Торжке. Это про нее

писал Пушкин Соболевскому: «На досуге отобедай у Пожарского в Торжке,

жареных котлет отведай и отправься налегке»…

– Что касается Пушкина, - улыбнулась Зина, - то я в восторге от того, как он

изобразил Татьяну в конце романа. Она безупречно владеет собой,

одновременно и подчиняется этикету, и остается собой…

– Не правда ли? – восторженно воскликнул Швец, наполняя бокалы. – И

вообще Пушкин испытывает глубокую симпатию к своей героине, ставит ее

гораздо выше – нравственно выше, я имею в виду, - мужских персонажей

романа, более того – окружает ее каким-то ореолом грусти и достоинства…

79

Ну что, за первый ваш успех? – он протянул Зине бокал, в котором

успокаивалось, шипя и потрескивая, янтарное шампанское.

– Спасибо вам за все, Константин Генрихович, - Зина взяла бокал и осторожно

пригубила. Свежий напиток приятно, ненавязчиво пробежал по языку,

мелкими иголочками засвербел в гортани.

– Сладко как! – невольно улыбнулась Зина. – И в нос, и в глаза… - она вынула

носовой платок и поднесла к лицу.

– Угощайтесь, Зина, - профессор широким жестом обвел стол и активно

принялся за котлету. – И не благодарите меня, умоляю. Я просто сделал то, что на моем месте сделал бы любой ученый. Нельзя ведь таланту пропадать

втуне. А вы талант. Не возражайте, талант!

Зине стало неловко от похвал Швеца, и она еще раз отхлебнула из бокала.

Этот второй глоток показался ей слаще первого, и вслед за ним Зина отпила

еще, потом еще.

– За ваши успехи, - поддержал ее Константин Генрихович, - отпивая из своего

бокала.

Поставив пустой бокал на стол, Зина решила, что надо поесть. Покончив с

баклажаном, она принялась за котлету, потом отведала телятины. Швец еще

раз наполнил бокалы. Они выпили, и вскоре Зина вдруг почувствовала, что

кто-то невидимый будто приподнимает ее со стула и начинает медленно

вертеть из стороны в стороны. Она попыталась сосредоточиться, увидеть

этого невидимого, но не смогла: голова закружилась, как после детской игры

в жмурки, когда внезапно срываешь повязку с глаз и не можешь устоять на

ногах. Она жутко испугалась, кроме того, кинувшийся в лицо жар буквально

ослепил ее, и Зина закрыла глаза. Через несколько секунд кружение прошло, но она боялась развести веки, чтобы не повторился этот кошмар.

– Что с вами, Зина? – как издалека, донесся до нее голос профессора.

80

– Мне кажется… кажется… с меня довольно… - не открывая глаз, она кое-как

совладала с непослушными губами, потом снова замолчала, опасаясь, как бы

мускульные движения не спровоцировали нового головокружения.

– Если хотите, поедем, - как будто во сне, прозвучал голос Швеца.

Она кивнула и почувствовала, как он берет ее под локоть, крепкими руками

помогает подняться, ведет к выходу. Она осмелилась открыть глаза.

Расплывающийся, как в мареве, зал, едва заметное мерцание люстр, под

ногами – плывущая зыбь. Она споткнулась на высоком каблуке и

опрокинулась на руку профессора.

– Ну, милая коллега, - звучал у нее над ухом его мягкий, бархатный голос, и от

этого ей было спокойнее.
– Не иначе, это вы от сегодняшних впечатлений так

расслабились. Впрочем, ничего страшного, день для вас действительно был

удачным. Сегодня отдохнете, а завтра я отвезу бумаги ректору, и считайте, что вы – ассистентка кафедры.

Зина хотела поблагодарить его, но не промолвила и слова, как погрузилась в

забытье. Немногое помнила она из того вечера. Помнила какие-то увешанные

картинами стены, мягкую постель, свежую прохладу простыней, чье-то

жаркое дыхание у своего лица. Где-то на окраине сознания колючим

осколочком отозвалась острая боль. Кольнула и затихла…

В ту ночь Зина Гвоздева стала женщиной. Нельзя, впрочем, сказать, что она

стала женой своего бывшего научного руководителя, поскольку Константин