– А как здесь?

– Тетка тут у меня, матери сестра старшая. Приехала к ней. Осмотрюсь,

может, работу найду какую.

– А у себя под Смоленском, значит, работы нет?

– Копейки платят. А у меня дети.

– Вот те раз! – удивился Добряков. – А чего молчала?

– Так мы еще с тобой толком и не разговаривали, - пережевывая сосиску,

улыбнулась Тоня.

– Так ты их оставила, что ли, одних?

– Почему одних? Мать моя с ними пока. В школу им не надо, им еще два и

три годика. А детский садик у нас закрыли.

– Почему так?

– Да директор с воспитателями проворовались, их уволили, а садик закрыли.

Где в поселке дополнительных воспитателей найти? Одни доярки да

скотники. Вот мать и уволилась с работы, чтобы с детьми сидеть. А я, значит, к тетке в Москву, на заработки.

– Постой, постой, - снова перебил Добряков. – А муж твой, он что же, не

содержит детей? Да у тебя есть муж-то вообще?

213

– Как не быть? – немного даже обиделась Тоня. – Только проку-то с таких

мужей!

– А чего?

– Пьет, чего! Копейки получает и все пропивает. Ни разу от него ни рубля не

видела.

– Загадочная русская душа, - съехидничал Добряков. – А чего ж тогда живешь

с ним?

– Жалко его. Пропадает.

– Да и хрен бы с ним, с таким! – разошелся Добряков.
– Пропадает и пусть

пропадает! Дармоеда на шее держать, вот удовольствие! – но вдруг осекся, вспомнил про себя и, неловко поерзав на стуле, прибавил: - Правда, если

любишь, тогда…

– Любила, крепко любила по первости. Ревновала, ревела, когда поздно

приходил, грозилась всех соперниц, какие сыщутся, поубивать – вот до чего

доходило. А потом он все чаще и чаще пить стал. Припрется пьяный да еще с

собой бутылку принесет. Рассядется на кухне, песни орет, смакует по

глоточку, не спешит. Когда первый ребенок родился, это стало напрягать. Всю

ночь трясусь над кроваткой, успокаиваю. А тому все хрен по деревне. До

двух, до трех не спит. Смотрю на него и понимаю, что бесполезно что-то ему

говорить, не поймет на пьяную голову. Думаю, надо выход какой-то

сыскать… - Тоня замолчала и кивнула на бутылку: - Еще по одной? Чтобы

вспоминать не так тошно было.

Добряков налил еще по стопочке. На донышке бутылки оставалось по

полнаперстка на нос. Они выпили. Тоня шумно выдохнула, заела остатками

сосиски и продолжала:

– И нашла способ. Представляешь, думала, думала – и нашла!

214

– Ну? – Добрякову становилось и в самом деле интересно. Водки, правда,

оставалось совсем ничего, но уже знал, как решить этот вопрос.

«Пусть расскажет про мужа-алкоголика, а там и решим, - успокоился он. –

Еще не вечер, вся водка наша!»

– Сперва я думала, что он жадничать начнет. А потом все получилось, как

хотела.

– Да ты давай по порядку-то, - торопил Добряков.

– По порядку, - кивнула отяжелевшей головой Тоня и слегка заплетающимися

фразами повела рассказ дальше. – Придумала я, значит, ту бутылку, которую

он каждый вечер с собой приносил, вместе с ним распивать. Чтобы, то есть, ему меньше доставалось. Посчитала: один он пьет ее два часа, а со мной

вдвое меньше будет. Дети хоть уснут пораньше, и то ладно. Предложила ему

такой расклад. А он – хоть бы хны, согласился, как миленький. Обрадовался

даже. «Ну, - говорит, - женушка моя любимая, - как я рад, что ты меня

понимаешь, что поддерживаешь, то есть». И стали мы с ним почти каждый

вечер бутылочку эту приговаривать. Сядем рядком, выпьем ладком, закусим, поговорим по душам, песни уже не поем: дети спят. Он все понимать сразу

начал, и про детей вспомнил, ласковый такой стал, послушный. Ну вот,

выпьем бутылку, я ему и говорю: «Пойдем-ка спать, мой хороший, я так

соскучилась без мужнего тепла, сколько ночей одна засыпаю». А он, когда

один выжирал поллитру, никогда до кровати не доходил, каждый раз все под

стол сваливался, там и храпел остаток ночи. А тут – радуется даже, что его, как человека, зауважали, в постель приглашают. Встает, идет, и даже кое на

что его еще хватало, - Тоня грустно улыбнулась и махнула рукой: - А, катись

оно все!.. Давай покурим?