А ты – обыкновенная...

– Сила! – Добряков поднял вверх большой палец. – Ты вслушайся только!

Из грязи, из болота я

Тянул тебя, вытаскивал.

Тобой занялся плотно я,

Все мыл да отполаскивал…

– Чувствуешь? – проникновенно спрашивал Добряков, наливая по второй.

– Ну да, классно, - соглашалась Тоня. – Прям-таки за душу берет.

– Скажешь тоже – «за душу!» Пониже берет! Не просто берет – цепляет! Ну, давай!

Они выпили.

– Слушай, - неуверенным голосом пролепетала Тоня. – Мне кажется, я уже

того… Хватит мне…

228

– Так ты смотри, - икнув, ответил Добряков, откусив от груши и запихивая

кусок в рот. – Если хватит, значит, не надо. А мне, наоборот, хорошо как-то

стало…

– Это всегда так… поначалу, - клевала носом Тоня. – А потом… потом

страшно…

– Ха! Страшно! – взвился Добряков. – Скажешь тоже! Какой же тут страх?

Представляешь, как нам страшно было бы без этого, а? – он дотронулся до

бутылки и рассмеялся: - Это не страх, моя хорошая, это жизнь! Да, как вот в

песне этой!

Но Тоня все ниже и ниже клонилась к столу, уже опустила голову на

подставленный кулачок, вот и волосики ее коснулись заляпанной клеенки.

– Э, да ты что, кума? – улыбаясь, потормошил ее Добряков. – Совсем

расклеилась, что ли?

Тоня не отвечала, а только как-то странно покрякивала из-под опущенной

головы.

– Пойдем тогда баиньки, - предложил Добряков, встал, обошел стол и

подхватил Тоню под руки. Она вздрогнула, будто очнулась, и, подняв на него

замутненные глаза, дернулась, вырвалась из его рук, выпрямилась.

– Нет, все в порядке, это поначалу, - стараясь говорить четко, сказалал она. –

Давай-ка еще стопочку, потом будет совсем хорошо.

– Ну вот, сразу бы так, а то прям напугала меня, - он плеснул в обе стопки.

Тоня выпила и держалась уже ровнее, смотрела осмысленным взглядом.

– Это у меня всегда так, когда переберу, - разъяснила она. – Просто не надо

бросать сразу, моментально. Надо постепенно.

229

– Истину глаголешь! – подхватил Добряков. – В этом и есть тонкая, хитрая

наука выпивки – не сразу, постепенно. Вот мы с тобой бутылочку прикончим

да пойдем спать. Как ты смотришь?

– Хорошо смотрю, - кивнула головой Тоня. – А вторую оставим на утро.

Чтобы не так вот сразу…

– Договорились. В этой нам осталось еще на три разика. А потом баиньки.

Давай-ка я что-нибудь получше найду, - он снова потянулся к магнитоле. –

Любишь дискотеку семидесятых?

– Мало слушала, я ведь родилась только в восьмидесятом.

– У-у-у, так ты совсем ребенок еще? – подзадорил Добряков. – Тогда

послушай, какие в твоем зеленом детстве песни классные звучали. Щас вот, подожди, - он сосредоточенно выискивал волну. – Вот! – и увеличил

громкость.

Кухню буквально разорвал оглушительный шум синтезатора и первые такты

песни:

Ты мне не снишься вот уж неделю,

Сны пролетают белой метелью…

Тоня вздрогнула, прищурилась недовольно:

– Тише, что ты!

Он приглушил звук и покачивал головой в такт песне.

– А потанцевать слабо? – предложил он.

Она поначалу удивилась, но видя, что он не шутит, поднялась и протянула к

нему руки.

Потанцевать, впрочем, не пришлось. В прихожей раздался звонок.

230

– Кого это еще несет? – удивился Добряков и, выпустив Тоню из объятий,

вышел из кухни.

– Кто там? – донесся ему вослед голос Тони.

– Не знаю, щас поглядим.

Добряков открыл дверь – никого. Значит, общая. Он вышел в холл, открыл

общую дверь и, как ни был пьян, остолбенел. На пороге стояла Зина.

Совершенно трезвая, только глаза тяжелые, как после серьезной болезни.

– Привет. Не ждал? – спросила она, выжидающе глядя на него.

– М-м-м, - от растерянности он начала заикаться. – Я тебе звонил… Ты не

отвечала…

– Отлеживалась. Напилась лекарств и пыталась уснуть.

– Удалось? Полегчало? Как теперь? – Добряков сыпал вопросами, пытаясь