Восстановлением, и даже анкетный вопросник, предоставленный ее родителями. Я знал,

что в четырнадцать лет ее забрали со школы. Знал, что она прошла через тяжелое

тестирование, была вынуждена принимать различные опасно-экспериментальные

препараты, и подвергалась электрошоковой терапии. В течение двух лет она содержалась

в девяти различных центрах заключения для несовершеннолетних и была исследована

более чем пятьюдесятью врачами. Все они описывали ее как монстра. Они называли ее

опасной для общества и угрозой человечества. Девушка, которая разрушит наш мир,

начала с убийства маленького ребенка. В шестнадцать лет ее родители приняли решение

изолировать ее. И таким образом она оказалась запертой.

Ничего из этого не имеет никакого смысла для меня.

Девочка, отвергнутая обществом, ее собственными родителями – она должна

содержать так много чувств. Гнев. Депрессию. Негодование. Но где это?

Она не была такой же, как другие заключенные, которые были по-настоящему

тревожными. Некоторые часами бьются об стену, ломая кости и черепа. Другие такие же

невменяемые – они царапали ногтями собственную кожу, аж до крови, буквально

разрывая себя на части. Некоторые часами разговаривали сами с собой вслух: они пели,

смеялись, спорили. Большинство разрывали свою собственную одежду, спальный

комплект, чтобы спать нагишом в собственной грязи.

Она была чуть ли не единственной, кто регулярно принимал душ и чистил свою

одежду. Принимала свою еду спокойно, независимо от того, что ей было предоставлено. И

большую часть своего времени она проводила сидя у окна.

Она была заперта почти на год, но не потеряла чувство человечности. Мне хотелось

знать, как она могла так много сдерживать в себе; как она смогла быть все время такой

спокойной внешне. Я просил обзора и на других заключенных, потому что хотел

сравнить. Мне хотелось знать, было ли ее поведение нормальным.

Оно не было.

Я наблюдал за скромными очертаниями этой девочки, которую не мог видеть и знать,

но уже чувствовал уважение к ней. Я восхищался ею, завидовал ее самообладанию –

устойчивости перед всем, что ей довелось вынести. Я не знаю, понимал ли я, что это было,

но тогда я точно чувствовал, что она должна принадлежать мне.

Я хотел знать ее секреты.

А потом в один прекрасный день она встала в своей клетке и подошла к окну. Это

было ранним утром, когда поднималось солнце; впервые я мельком увидел ее лицо.

Только однажды она прижала руку к окну и прошептала два слова.

Прости меня.

Я слишком много раз перематывал назад. Я просто никому не мог сказать, что стал

еще больше восхищаться ею. Я должен был изобразить притворство, безразличие,

внешнее высокомерие к ней. Она должна была быть нашим оружием – только

инновационным оружием для пыток, и больше ничем.

О деталях я заботился очень мало.

Мои исследования привели меня к ее файлам по чистой случайности. Совпадение. Я

не искал ее для оружия – этого никогда не было. До того, как я впервые увидел ее на

пленке, и еще раньше, прежде чем я говорил ей что-то, я исследовал кое-что другое.

У меня были собственные намерения и мотивы.

Я сочинил историю, в которой якобы буду использовать ее в качестве оружия, и

накормил ею отца; мне нужен был доступ к ней, чтобы лучше изучить ее файлы. Это был

фарс, и я должен был поддерживать его перед солдатами и камерами, которые следили за

мной. Я не приводил ее на базу, чтобы пользоваться ее способностью. И, конечно же, я не

ожидал, что влюблюсь в нее в процессе всех событий.

Но все эти истины и мои настоящие мотивы были похоронены вместе со мной. Я

падаю на жесткую кровать. Хлопаю рукой по лбу и скольжу ею по лицу. Я бы никогда не

посылал Кента быть с ней, если бы так не торопился быть с ней сам. Каждое действие, что

я сделал, было ошибочным. Каждое потраченное усилие оказалось провальным. Я только

хотел посмотреть на то, как она взаимодействует с кем-то. Я просто подумал, что если она