письма Тургенева, полученного в Петербурге 8 октября 1860 года, когда я уже

опять был дома. Письмо гласило:

«Париж. 12 октября н. с., 1860.

...Скажу вам несколько слов о себе. Я нанял квартиру в Rue de Rivoli, 210, и

поселился там с моей дочкой и прекраснейшей англичанкой-старушкой, которую

бог помог мне найти. Намерен работать изо всех сил. План моей новой повести

готов до малейших подробностей — и я жажду за нее приняться [399]. Что-то

выйдет—не знаю, но Боткин, который находится здесь... весьма одобряет мысль, которая положена в основание. Хотелось бы кончить эту штуку к весне, к апрелю

месяцу, и самому привезти ее в Россию. «Век» должен считать меня в числе своих

306

серьезнейших неизменных сотрудников. Пожалуйста, пришлите мне программу, а

я в свободные часы от моей большой работы буду писать небольшие статейки, которые постараюсь делать как можно интереснее [400].

Спасибо, батюшка, за книги... И за 40 руб., данных беспутному

двоюродному братцу,—благодарю. «За все, за все тебя благодарю я». Этот

сумасшедший брандахлыст, прозванный у нас в губернии Шамилем, прожил в

одно мгновение очень порядочное имение, был монахом, цыганом, армейским

офицером, а теперь, кажется, посвятил себя ремеслу пьяницы и попрошайки (см.

рассказ Тургенева от 1881 года «Отчаянный»). Я написал дяде, чтобы он призрел

этого беспутного шута в Спасском. Что же касается до 100 р. сер., пусть вам

заплатят издатели «Века», а я им это заслужу ранее месяца.

Сообщите прилагаемую записку Ив. Ив. Панаеву. Если бы он хотел узнать

настоящую причину моего нежелания быть более сотрудником «Современника», попросите его прочесть в июньской книжке нынешнего года, в «Современном

обозрении», стр. 240, 3-я строка сверху, пассаж, где г. Добролюбов обвиняет

меня, что я преднамеренно из Рудина сделал карикатуру, для того чтобы

понравиться моим богатым литературным друзьям, в глазах которых всякий

бедняк мерзавец. Это уже слишком—и быть участником в подобном журнале уже

не приходится порядочному человеку [401].

Пристройте, то есть помогите пристроить через Егора Ковалевского

(которому кланяюсь дружески) Марковича (мужа г-жи Марко Вовчок).

Жена его здесь, не совсем здорова и грустит. Но это пройдет, и она

оправится. А главное, она без гроша. Хотя муж ей посылать не будет, но если у

него будет порядочное жалованье, так он по крайней мере не будет ее грабить

Макаров еще здесь, но скоро возвращается.

Бедный, благородный Николай Толстой скончался в Hyeres'e. Его сестра там

зимует, и Лев Николаевич еще там.

Ну, прощайте. Целую вас в уста сахарные и жду ответа. Кланяйтесь всем

приятелям... Что делает бедный (Я. П.) Полонский. (У Полонского скончалась в

это время первая его жена.) Преданный вам И. Т.».

* * *

Характеристика Рудина была предшественницей характеристики Базарова, которую сделал другой рецензент в разборе «Отцов и детей», тоже напечатанном

в «Современнике» [402].

Полунасмешливая, полувызывающая записочка Тургенева к И. И. Панаеву

была следующего содержания:

«1 (13) октября I860.

Любезный Иван Иванович. Хотя, сколько я помню, вы уже перестали

объявлять в «Современнике» о своих сотрудниках и хотя, по вашим отзывам обо

мне, я должен предполагать что я вам более не нужен, однако, для верности, прошу тебя не помещать моего имени в числе ваших сотрудников, тем более что у

307

меня ничего готового нет и что большая вещь. за которую я только что принялся

теперь и которую не окончу раньше будущего мая, уже назначена в «Русский

вестник».

Я, как ты знаешь, поселился в Париже на зиму. Надеюсь, что ты здоров и

весел, и жму тебе руку. Преданный тебе Ив. Тургенев. Париж, Rue de Rivoli, 210»

[403].

Письмо осталось в моих бумагах. Я не отослал его по адресу из одного

соображения; при разгоравшейся ссоре не следовало подкладывать еще дров и

раздувать пламя. Но я ошибся. Редакция «Современника» решилась довести дело