меня и, вероятно, приняла за англичанина с туго набитым кошельком. На другой

день утром я был разбужен лакеем гостиницы, который сообщал мне испуганным

голосом следующее: «Вы собираетесь в Равенну — будьте осторожны. Вчера

бандиты остановили почтовый дилижанс и, вероятно, ограбили бы его, если бы

ехавший с ними офицер не разогнал их своим револьвером». Я пошел тотчас же

на разведки — билет, который был уже в моих руках, попал к офицеру

итальянской армии, вероятно более меня знавшему об анархии в тогдашней

Италии, только что переменившей у себя «правительство» [408], и на всякий

случай взявшему с собой заряженный револьвер. Угрозой выстрелов он и обратил

в бегство мошенников, еще не приученных к ремеслу, как их собраты в Папской

области. Рассчитав, что лучшего времени для вояжа и быть не может, я опять взял

билет в карету, и мы благополучно достигли Равенны, сопровождаемые отрядом

берсальеров с ружьями, в почтовой тележке, приданных нам администрацией для

сохранения свободы сообщений; они всю ночь распевали итальянские

патриотические песни. Из Равенны я переехал в Сиену, где получил от Тургенева

последнее соденское письмо, извещавшее о начавшемся разложении так хорошо

обдуманного плана наших встреч. Следовало торопиться, ибо весь план этот со

дня на день мог разлететься в пух и оставить меня и мой вояж без цели и

результатов.

Вот письмо Тургенева:

«Соден. 8 июля 1860.

Милый П. В. Сейчас получил ваше письмо и отвечаю. Сообщаемые вами

подробности очень любопытны. Что бы с нами было, если бы вас застрелили, хотя

вы бы, вероятно, защищаться не стали! Но пуля—дура. Много придется

поговорить с вами обо всем, что вы видели, поговорить на острове Уайте: раньше

мы не увидимся. План мой потерпел маленькое изменение, о котором считаю

313

долгом известить вас. Я остаюсь здесь до 16-го числа и еду прямо в Куртавнель, к

m-mе Виардо, где я пробуду до 1 августа, то есть до эпохи морских купаний на

Уайте. М-те Виардо этого желает, а для меня ее воля — закон. Ее сын чуть было

не умер, и она много натерпелась. Ей хочется отдохнуть в спокойном, дружеском

обществе. Кстати, о смерти: вообразите, какое горестное известие получил я от

Писемского.

Миленькая, хорошенькая жена Полонского умерла! Я не могу вам

выразить, как мне жаль и ее и его, да и вы, вероятно, разделите мою печаль.

Кажется, отчего бы ей было не жить, не следовало ли Полонскому маленькое

вознаграждение за все его прошедшее горе? Где же справедливость!

Мы здесь в Содене ведем жизнь чрезвычайно тихую. Здоровье мое в

отличном положении; к сожалению, погода стоит прехолодная и прескверная: дожди непрерывные. Вы пишете о зное, а я в жизни так не зяб, как третьего дня, ехавши в открытой коляске из Эмса, где я посетил графиню Ламберт, в Швальбах, где поселилась М. А. Маркович (Марко Вовчок). Это очень милая, умная, хорошая женщина, с поэтическим складом души. Она будет на Уайте, и вы

должны непременно сойтись с ней... Чур, не влюбитесь! Что весьма возможно, несмотря, что он» не очень красива. Впрочем, мы с вами прокопченные сельди, которых ничего уже не берет. Карташевская промчалась здесь с братом и живет

пока в Бонне, в Hotel Belle-Vue; под руководством Килиана. Она проведет там

месяц, я послал ей ваш адрес. Вы можете заехать к ней, когда будете плыть по

зеленоводному Рейну.

Здесь я видаюсь чаще всего с братом Льва Толстого, Николаем. Он

отличный малый, но положение его горестное: у него безнадежная чахотка. Он

ждет сюда брата Льва с сестрой; но бог знает — приедут ли они? Я получаю

письма от Ростовцева: он на Уайте, в Вентноре. Нету слов на языке человеческом, чтобы выразить, до какой степени я здесь ничего не делаю. Пальцам больно, когда перо держишь. Неужели я занимаюсь литературой?..

Ну, прощайте. Авось после всех моих откладываемых свиданий мы

увидимся в Вентноре, на Уайте. Я почему-то воображаю, что там будет очень