Это былъ безумно раздражающій, горячечный бредъ, въ которомъ слышались то наивность безсмысленнаго ребенка, то дикая, циничная злоба безнравственной женщины. Это былъ тотъ бредъ, который въ послдніе вечера все чаще и чаще приходилось выслушивать, который сопровождался поцлуями и заканчивался угрозой убить меня какимъ-бы то ни было способомъ.

Она и теперь повторяла свою угрозу и въ то-же время разбирала и гладила мои волосы, и цловала меня горячими, влажными губами.

Я съ безконечнымъ отвращеніемъ вслушивался въ слова ея, я безсмысленно отдавался мученью ея поцлуевъ… Наконецъ, я почувствовалъ совершенно опредленно и ясно, что еще дв такія минуты, и я задушу ее.

Я сдлалъ надъ собою послднее усиліе и, оторвавшись отъ нея, всталъ съ дивана.

— Куда-же ты? Посиди еще! — сказала Зина.

— Нтъ, пора, прощай, уже первый часъ; мы не замтили, какъ пробило двнадцать.

Она подошла къ часамъ, сняла абажуръ съ лампы, а потомъ тихонько заперла дверь, за которою послышался старческій кашель.

— Подожди еще!

Она положила мн на плечи свои руки.

— Довольно, Зина, — сказалъ я:- ты сегодня сдлала все, что только могла сдлать…

— Ну, уходи, — заговорила она, обнимая меня:- только знай, что ты не заснешь сегодня ночью, ты будешь умирать, умирать по настоящему, умирать мучительною смертью… и ты увидишь дв тни… двухъ людей… прощай!..

— Прощай, Зина.

Нжно и кокетливо склонилась она снова на плечо мое и глядла на меня своими странными глазами, глядла, какъ тихій, доврчивый ребенокъ, какъ любящая и невинная женщина…

Я смотрлъ на это лицо и мучительная жалость поднялась во мн. Кого жаллъ я — себя или ее — не знаю…

Я, почти шатаясь, вышелъ въ переднюю, гд сонные люди уже давно дожидались, чтобы запереть за мною двери.

Темная, дождливая ночь охватила меня сыростью и порывами втра. Я помню, что низко висли густыя тучи; но не помню, какъ шелъ я, что думалъ и что чувствовалъ. Придя домой, я слъ за письменный столъ, началъ было писать, потомъ читать, но ничего не могъ… Не помню, сколько прошло времени, — можетъ быть, часъ, а можетъ быть, нсколько минутъ, — не помню. Я сидлъ неподвижно, и вотъ тутъ-то меня охватило то ужасное ощущеніе, вспоминая о которомъ, я и теперь холодю.

Оно подкралось ко мн какъ-то незамтно, завладло мною сразу, сейчасъ-же вслдъ за полнйшимъ бездумьемъ и легкою дрожью, пробгавшею по всему тлу. Когда я созналъ его — было уже поздно. Я почувствовалъ, что уже никакой силой воли не разгоню его, что борьба напрасна.

Предсказаніе Зины исполнилось: я начинаю умирать, «умирать по настоящему, мучительною смертью», какъ она предрекла мн.

Напрасно пытаюсь я передать въ словахъ это ощущеніе медленной агоніи. Она началась безконечно холоднымъ сознаніемъ моей полной одинокости, одинокости не въ безпредльномъ пустомъ пространств, а напротивъ, въ громадномъ мір, кишащемъ разнообразнйшею жизнью. Этотъ живой, цльный міръ окружалъ меня, но не имлъ со мною ровно ничего общаго. Я видлъ и понималъ, какъ блестящія нити матеріи, по которымъ струилась эта міровая жизнь, распредлялись причудливыми, но математически правильными формами, обусловливавшими ихъ взаимное равновсіе и соотношеніе. Только одно мстечко громаднаго міра, то мстечко, въ которомъ трепетало мое существованіе, было прорваннымъ, или, врне, еще недодланнымъ. И мн уже видлись со всхъ сторонъ концы блестящихъ нитей, стремившихся также правильно размститься и закончиться на мст, занимаемомъ мною. И, разумется, я долженъ былъ уничтожиться, чтобы не мшать общей гармоніи. Вдь, не могъ-же я, одинъ я, удерживать за собою это недодланное мсто всемірной паутины!..

Вотъ какое невозможное, но тмъ не мене совершенно яркое, опредленное представленіе сложилось въ моемъ мозгу и въ моемъ чувств. Мн казалось, что уже раскаленные, острые концы этихъ нитей вонзаются въ меня по всмъ направленіямъ. Я вскочилъ и остановился посреди комнаты. Свчи, зажженныя въ канделябр на стол, почему-то потухли; можетъ быть, я самъ безсознательно затушилъ ихъ. Я остался въ темнот и сейчасъ-же замтилъ, что я не одинъ, что въ двухъ шагахъ отъ меня, на моемъ турецкомъ диван, кто-то есть; мн слышался чей-то тихій, неопредленный шепотъ.

Мои ноги подкашивались, въ груди давило. Я медленно подошелъ къ дивану и протянулъ руки. Я почувствовалъ чьи-то мягкіе волосы, нжное, гладкое женское лицо. Я понялъ, что это была Зина. Но она была не одна, — она кому-то тихо шептала на ухо, и этотъ кто-то былъ отъ нея такъ близко, какъ былъ и я на маленькомъ диван въ ея гостиной. Мн не нужно было допытываться кто онъ, я узналъ его сразу, по одному ужасу, охватившему меня. Это былъ онъ, тотъ таинственный человкъ, которымъ она меня мучила — это былъ Рамзаевъ.

Я крикнулъ безумнымъ голосомъ, кинулся впередъ и потерялъ сознаніе.

Не знаю, сколько времени продолжался мой обморокъ. Я очнулся на ковр предъ диваномъ и долго еще не могъ пошевельнуться и лежалъ въ темнот и тишин. Наконецъ, совсмъ машинально приподнялся, зажегъ свчу, прошелъ въ спальню и, странное дло, заснулъ, какъ убитый.

Проснулся я поздно. Вчерашняго ощущенія слабости, разбитости, какъ не бывало. Я даже удивлялся своей бодрости, своей сил. Только внутри меня оставалась все та-же тоска, тотъ-же отвратительный туманъ носился предо мною. Я хорошо помнилъ весь этотъ страшный вечеръ, эту невыносимую галлюцинацію. Какъ все въ ней было живо, ясно, отвратительно… «Нтъ, такъ не можетъ продолжаться! — думалъ я: — такъ съ ума сойти можно?.. Нужно бжать, бжать и покончить разомъ…»

Что-жъ такое, что все перепуталось, что я потерялъ счетъ днямъ и позабылъ прежніе интересы моей жизни? Что-жъ такое, что вс близкіе мн люди куда-то провалились, а въ ихъ платье облеклись какіе-то отвратительныя чудовища, которыя меня дразнятъ и сживаютъ со свта? Что-жъ такое, что вмсто скучнаго, но все-же яснаго теченія жизни, съ крошечными обязанностями, съ крошечными развлеченіями и заботами о длахъ житейскихъ, для чего-то, для какого-то будущаго устраиваемыхъ, — что-жъ такое, что вмсто всего этого явилось сплошное мученіе и не останавливаетъ меня, не покидаетъ ни на минуту вотъ ужъ больше двухъ мсяцевъ… Такъ неужели мн такъ и согнуться, такъ и замереть и только смотрть, что изъ этого выйдетъ, скоро-ли я какимъ образомъ, я окончательно погибну? Зина права, когда говоритъ, что это значитъ сложить руки, что это «по теченію»… Нтъ, я еще постою за себя, я еще выплыву! Я покажу ей, что меня не такъ ужъ легко «убить тмъ иди другимъ способомъ». И покажу сегодня-же, сейчасъ, сію минуту.