У тесовыхъ крытыхъ рзныхъ воротъ двора послышались колокольцы и, глянувъ въ окно, Князь увидалъ заворачивающихъ выносныхъ съ кучеренкомъ въ самыхъ воротахъ, такъ что виденъ былъ передъ новой крашеной колымаги; прізжіе остановились. Кучеръ и кучеренокъ заспорили, хать въ дворъ или нтъ.

Изъ колымаги высунулась голова въ собольей шапк и передовой прохалъ къ крыльцу, слзши, отдалъ одному держать кони и сталъ, дожидаясь высадить прізжаго изъ колымаги.

Твердо, — не двинется, сидитъ на земл гиря на одной сторон128 всовъ, пока сыплютъ зерно на другую сторону. Насыпятъ полну насыпку и все не двигается гиря; но вотъ подсыпали отъ совка горсть зерна и, покачиваясь, поднимается гиря и виситъ, дрожитъ, и дитя пальцомъ качнетъ, подниметъ и опустить ее.129

Такъ твердо сидла 12 лтъ сила Князя Василія Васильича Голицына и вдругъ, никто не зналъ, какъ и отчего, поднялась эта сила и повисла безпомощная, какъ соломенка, выбившаяся изъ подъ крыши и качающаяся втромъ.

Князь Василій 6[-ой] день ухалъ изъ Москвы и жилъ въ Подмосковномъ сел своемъ Мдведков, гд уже давно жили его жена, дти, невстка и внучата, и онъ, безъ приказа котораго ничего 12 лтъ не длалось въ Москв, теперь ждалъ самъ приказа, что ему д[лать]. Всю ночь Кн. Василій не спалъ, все думалъ, и всталъ поздно. Одвшись, отслушавъ обдню и позавтракавъ, Кн. Василій слъ въ комнат за столъ и облокотился на руки. Ст[арый] [?] Карла въ красномъ кафтан сидлъ на конник, болтая ногами, и смотрлъ на хозяина. Хозяинъ то читалъ рукопись, разложенную на стол, то смотрлъ въ окно на свтлый оснній день и ждалъ сына, наканун ухавшаго въ Москву. — Въ комнат было тихо, слышно, какъ щелкали часы, и дышалъ хозяинъ и Карла. Карла смотрлъ то на свои мохающіяся ножки въ красныхъ сафьяновыхъ сапожкахъ,130 то поднималъ свое старческое бритое скуластое лицо съ сплюснутымъ носомъ и старался уловить взглядъ хозяина, но блестящій твердый взглядъ хозяина не останавливался на немъ, а переходилъ отъ окна къ столу, къ развернутому свитку, заложенному фигурой изъ мди. —

Сухое бритое, моложавое лицо старика Кн. Василія было нахмурено, длинныя ноги вытянуты подъ столомъ и сырыя съ длинными пальцами и синими, какъ червяки, жилами руки потирали края стола, какъ-бы ощупывая вострый край. —

— Кто пріхалъ? — вдругъ визгнулъ Князь, такъ что Сусликъ вздрогнулъ и [в]скочилъ на ноги. Но Князь уже узналъ того, кто пріхалъ, и, вставь на длинныя ноги, пошелъ къ дверямъ, но, обдумавшись, опять вернулся и слъ на свое мсто. На широкій дворъ въхала кожей обитая, окованная крашенымъ желзомъ, новая колымага на четверн разношерстныхъ, крупныхъ, косматыхъ лошадей. Трое передовые верховыхъ слзли съ лошадей у часто ступенчатаго тесоваго крыльца и, отдавъ одному мальчику чумбуры своихъ лошадей, дожидались колымаги, чтобъ высадить хозяина.

131Всю сентябрскую длинную ночь не спалось Князю Борису Алексевичу Голицыну. Всю ночь онъ ворочался, трещалъ тесовой кроватью за перегородкой въ кельи Троицкаго келаря, отца Авраамія. — Только забрезжилась заря, онъ тяжело вздохнулъ, поднялся, перегнувшись, досталъ разшитые шолками чоботы, надлъ шелковые на очхур шаровары и, вздвъ кафтанъ на широкія плечи, сталъ передъ образомъ спасителя и, сложивъ широкія руки передъ животомъ, нагнулъ большую кудрявую голову.

— Господи Отецъ, научи твое чадо творити волю твою, Господи сынъ Іисусъ Христосъ, научи мя уподобиться теб, Господи, духъ Святый, вселися въ меня и черезъ меня твори волю свою. Пресвятая Богородица, Ангелъ Хранитель, Борисъ и Глбъ, угодникъ Сергій заступите за меня, научите, что длать буду... — Такъ онъ сказалъ и вспомнилъ вс свои мерзости, пьянство, обжорство, любострастье и ту бду, которая теперь одолвала его душу. —

13 лтъ прожилъ онъ дядькой при царевич Петр Алексевич и только думалъ отслужить свою службу и уйти въ монастырь спасать душу и къ 50 годамъ откачнуться отъ всей суеты житейской. Онъ ждалъ только того, чтобы женился, возмужалъ Царь и сталъ править царствомъ, а вышло не то: стали вздоры межъ Царской семьи: Софья Царевна стала мутить, и нельзя было Кн. Борису уйти въ монастырь.

132Все смшалось въ Царской семь. Царевна связалась съ братомъ двоюроднымъ Васильемъ Васильевичемъ, настроила Ивана Царя, и Петра Царя забросила и народъ весь былъ въ смущеньи. Не хотлъ сперва Кн. Борисъ мшаться въ это дло, да нельзя было оставить, а другаго никого не было. Слово за словомъ, дло за дломъ, замшался онъ такъ, что совсмъ разстроились Царь Петръ съ Царевной, и бросилъ [Петръ] Москву и ухалъ къ Троиц. И вотъ 4-ю недлю жилъ Царь Петръ въ Троиц и шла борьба промежъ молодого Царя и Царевны. У молодаго Царя никаго не было и за всякимъ дломъ приходили къ Кн. Борису: что написать, что сказать, кого куда послать. И сталъ Кн. Борисъ вмсто монаха первымъ человкомъ при Цар. И во всемъ удача была Кн. Борису. Царевну оставляли понемногу и бояре и стрльцы и Нмецкіе полки и съ помощью Угодника, чего не чаялъ никто, ни Кн. Борисъ, вся сила сошлась къ Троиц и сталъ однимъ Царемъ Петръ Алексичъ и однимъ дльцомъ Кн. Борисъ Алексичъ. Тяжело было Кн. Борису чувствовать на себ всю тяжесть власти. Сколько грха, сколько соблазна! А пуще всего, на той сторон былъ старшій братъ Василій Васильевичъ и дошло дло до того, что не миновать было Василію Васильевичу плахи. И всему зачинъ и коноводъ былъ онъ, Князь Борисъ. — Подумалъ онъ, вспомнилъ все это, нагнулъ еще ниже голову, и лицо и шея его налились кровью и на глаза выступили слезы. — Онъ прочелъ вс молитвы, поклонился три раза въ землю и кликнулъ холопа, калмыка, едьку и веллъ подать умываться.

Прошелъ мсяцъ съ тхъ поръ, какъ молодой Царь Петръ Алексевичъ перехалъ изъ Москвы въ Троицо-сергіевскую Лавру, и за нимъ перехали молодая и старая Царицы — жена и мать Петра Алексевича; и по одному, и по нскольку стали перезжать изъ Москвы въ Лавру бояре, нмцы, стрлецкіе сотники и головы. Во всемъ народ былъ страхъ: не знали, кого слушаться. Въ Москв оставался Царь Иванъ Алексичъ и Царевна Софья Алексвна. При нихъ ближнимъ бояриномъ былъ Князь Василій Васильичъ Голицынъ. Въ Лавр былъ Царь Петръ Алексичъ съ матерью Царицей; при нихъ былъ ближній бояринъ, Князь Борисъ Алексичъ Голицынъ.